С любовью ко всему, что написал Дж.Р.Р.Толкин

Весь Осгилиат пришел в волнение, когда стало известно, что король Элессар, недавно вернувшийся из харадского похода, намерен посетить наш город и уже через три дня будет здесь. Наместник Осгилиата места себе не находил от беспокойства. Государь суров и, если сочтет, что работы по восстановлению города ведутся не так как должно, строго спросит в первую очередь с наместника. А тому даже не придется оправдываться тем, что пограничное положение его города заставляет тратить силы на оборону рубежей. Мордор, чьи внешние оборонительные валы в обличье горной цепи затеняют наши восточные горизонты, мертв. С самой битвы у Черных Врат никто не видел ни вблизи, ни вдали ни одного орка. Говорят, разрозненные шайки этих отвратительных существ подались на север, где, впрочем, голод, холод и взаимная вражда должны вскорости покончить с ними. И, тем не менее, мы все дружно полагали, что наместник тревожится напрасно. Восстановление города шло с небывалой быстротой. В отсутствие ратного труда нам, воинам, пришлось взяться за дело каменщиков, и многим это пришлось по вкусу. Уже готовы были внешние стены города, цитадель, восстановлены мосты, и мы приступили к строительству домов, оставив напоследок самое прекрасное, но в глазах государя, несомненно, наименее ценное — королевский дворец.
В день, предшествующий приезду короля, наместник объехал город, пытаясь взглянуть на него глазами государя и найти недостатки, которые еще можно было бы исправить. Отыскать ему ничего не удалось, но спокойствия это не принесло. Его возбуждение передалось молодым воинам, многие из которых еще не видели государя. Мы не спали всю ночь, беседуя о Войне и подвигах, совершенных героями в старину.
На рассвете нас разбудило громкое пение труб. Это стражи на городских стенах завидели вдали королевский кортеж. Мы второпях вскочили, оделись, захватили оружие и, повинуясь приказам командиров, побежали к городским воротам, где нам предстояло встречать короля. Наместник был уже там, и наш десяток, лучший в гарнизоне Осгилиата, занял почетное место за его спиной. Я с волнением смотрел на дорогу. До сих пор мне не приходилось видеть короля, но по рассказам я хорошо представлял его, и от предчувствия, что сейчас увижу воочию великого героя и последнего из нуменорских королей, сердце так и прыгало у меня в груди.
Вскоре нашего слуха коснулся отдаленный топот копыт, и вот уже можно было различить за клубами дорожной пыли летящих во весь опор всадников. Король скакал впереди всех на белом коне. Мне почудился мимолетный блеск над его головой, словно отсвет крылатого венца, но когда он приблизился, я, не без тайного разочарования, убедился, что короны на его голове нет. Поравнявшись с нами, король спешился и подошел к наместнику, который при его приближении опустился на одно колено.
Я во все глаза смотрел на короля. Он высок ростом и статен, его заметишь в любой толпе, и не нужно даже смотреть ему в лицо, чтоб понять — это король. Не удивительно, что над его челом мне привиделся отблеск короны, с самого рождения незримо увенчавшей его. И еще одно удивило меня в его внешности. Я знал, сколько лет государю, и ожидал увидеть мужа, хоть и могучего, и статного, но преклонных лет. Однако во всех движениях государя проворство и ловкость молодости, и смотрит он как молодой.
Король поднял наместника и, выслушав его приветствия, в свою очередь приветствовал его.
— Я вижу, вы славно потрудились! — с улыбкой проговорил он.- Стены крепкие и красивые. Подъезжая к ним, забываешь, что совсем недавно Осгилиат лежал в руинах. Мне не терпится увидеть, каков он внутри. Прежде это был прекраснейший город королевства, я хочу, чтоб ты вернул гондорскому венцу его главную драгоценность.
Наместник молча склонился перед королем. У него перехватило голос и ничего удивительного, многие из нас были взволнованы не меньше, если не больше, хотя король к ним и не обращался.
Государь снова сел в седло и, сопровождаемый наместником, въехал в город. Мы вернулись к нашим обязанностям и до вечера не видели его. Нам только сказали, что король осматривал Осгилиат и очень доволен и городом, и наместником, и нами всеми.

Как я уже сказал, городская цитадель отстроена полностью за исключением королевских палат, однако к строительству тронного зала уже приступили. Уже были готовы стены, и наведена крыша, но о том, чтоб заняться внутренним убранством еще даже не заговаривали. Нас это устраивает. Вечерами мы собираемся в наполовину отстроенном зале, разводим костры прямо на каменном полу, любуемся звездами, которые заглядывают к нам сквозь окна без ставен и, случается, здесь и располагаемся на ночлег. В этот вечер, едва стемнело, молодые воины как обычно направились в тронный зал. Вскоре зажгли костры и по кругу стали передавать чаши с вином. Было так шумно и весело, что никто и не заметил, как в зал вошла еще одна группа людей. Белезар, самый молодой воин из нашего десятка, первым заметил, что король стоит в нескольких шагах от нашего костра. Он вскочил так поспешно, что едва не расплескал вино из своей чаши. Мы повернулись в его сторону и тоже вскочили на ноги. Разговоры смолкли. Те, кто сидел подальше, вытягивали шеи, пытаясь в темноте разобрать, что случилось.
— Сидите! — весело воскликнул король. — Я не собирался мешать вам. Ваши голоса звучат так весело, что мне захотелось подойти и узнать, что тут за пирушка. Не найдется ли и для меня местечка у огня?
— Государь, окажите нам честь, разделите с нами вино и веселье. — поклонился командир нашего десятка, Алдарион.
Арагорн наклонил голову в знак благодарности и, жестом отпустив свою немногочисленную свиту, уселся на расстеленный плащ. Мы все тоже заняли свои места. Слух о том, что государь с нами, обежал весь зал, и воины от других костров начали подтягиваться к нашему, вскоре стало тесно, но разговор пока не завязывался.
— Ну что же! — засмеялся король. — Вы звали меня веселиться, а сами глазеете на меня, как на диковинку. Нет, так дело не пойдет.
Он отдал приказ, и всем налили вина. Государь поднял первую чашу за Возрожденное Королевства, и все мы выпили до дна. С этого момента и в самом деле началось веселье. Король Элессар лишь в первый момент внушает робость, но стоило ему немного побыть среди нас, переброситься с нами всего парой слов, и он стал для нас другом, за которым любой с радостью и гордостью отправился бы хоть на край света. Он заставил нас рассказывать о строительстве Осгилиата, и сам отвечал на вопросы, которые летели к нему со всех сторон. А я, поскольку сидел совсем рядом, вволю насмотрелся на него.
Облик короля необычайно благороден, лицо его красиво, особенно когда на устах его улыбка, а в глазах искренняя радость и расположение к тем, с кем он говорит. Видимо, почувствовав мой пристальный взгляд, он посмотрел мне прямо в глаза и я, смущенный и пристыженный, отвернулся. Невежливо так пялиться на человека, даже если это великий герой.
Через некоторое время я почувствовал, что выпитое вино дает о себе знать и, незаметно поднявшись, вышел из зала. Я хотел прогуляться в одно специальное место, особенно необходимое для людей, которые долго и славно веселились за чашей вина, а заодно проветриться и полюбоваться звездным небом. Покончив с первым, неотложным делом, я встал у недостроенной стены и стал смотреть на звезды, которые сегодня были особенно хороши, по-весеннему крупные, яркие и ласковые. Я так залюбовался на них, что и не заметил появления рядом еще одного человека. Какое-то тревожное предчувствие кольнуло меня, я повернул голову и увидел государя в двух шагах от себя. Также как я он смотрел на звезды. Не желая мешать ему, я торопливо поклонился и хотел уйти в зал, но он остановил меня.
— Постой. Ты на меня так долго смотрел, когда думал, что я этого не замечаю, а теперь вот норовишь улизнуть. Как твое имя?
— Арменстар. — ответил я, чувствуя, что неудержимо краснею, хорошо еще, что вокруг было темно.
— Ты сын Ардустара? — задал новый вопрос король.
— Да, — ответил я, удивленный и обрадованный, — вы знали моего отца?
— Нет, к сожалению. Нам так и не довелось познакомиться, но я помню, как храбро он сражался в битве у Черных врат, и рад, что после него на земле остался такой сын.
Я покраснел еще гуще, не зная, что сказать.
— Мы с твоим отцом перекинулись парой слов перед сражением. Он назвал мне свое имя, а я навсегда запомнил его взгляд. У тебя его глаза, синие, для Гондора это редкость. Откуда родом твоя семья, Арменстар?
— Один из моих прадедов был из Рохана. — ответил я.
Мне хотелось поговорить еще, расспросить короля об отце, которого я почти не помню, но король казался нерасположенным к долгим разговорам, он еще немного поглядел вокруг и предложил:
— Вернемся в зал.
Пришлось подчиниться.

Веселье шло своим чередом и окончилось только с рассветом. Я уснул прямо в зале, завернувшись в свой плащ. Разбудил меня Алдарион, крикнув мне в самое ухо и бешено тряся за плечо. Ему, видно, не удалось поднять меня менее энергичными мерами, и он потерял терпение.
— Вставай, Арменстар, — сказал он, удостоверившись, что я в силах воспринимать происходящее, — король желает, чтоб ты сопровождал его. Иди в казармы, позавтракай и ступай к дому наместника. Там тебе скажут, где сейчас король.
Не выспавшийся, усталый, я не мог даже удивляться этому неожиданному желанию короля. Однако в казарме я получил завтрак, выпил горячего чая и, приободрившийся, полный любопытства, чуть не бегом бросился к дому наместника.
Король Элессар еще находился там. Утро было ранним, и он только собирался в путь, повнимательней осмотреть городские стены и восточную часть города. Я вбежал во двор как раз когда он выходил на крыльцо. Увидев меня, король кивнул, но ни слова не сказал. Ему подвели коня, и вся его свита тоже села в седло. Мне достался гнедой жеребец, горячий и норовистый. Я кое-как поладил с ним только когда вся свита уже выехала со двора, и поторопился догнать последних всадников.

Так началось самое удивительное и прекрасное время в моей жизни, а ведь поначалу я даже жалел, что гнедой тогда не расшиб мне голову о стену. Весь день я пробыл в свите короля, и вечером меня не отпустили в казарму. Напротив, мне передали, что государь желает видеть меня. Не зная, что и думать, я поспешил в его покои. Сгустились сумерки, и в комнате, где ждал меня государь, горела лампа. Он сидел в кресле и курил трубку. Увидев меня, он сказал:
— Здравствуй, Арменстар, проходи и садись. Ты не занят сегодня вечером?
— Нет, — ответил я, — но я не знаю, зачем я мог понадобиться королю.
Я постарался сказать это самым учтивым и почтительным тоном, мне просто было любопытно, и я предполагал, что уж получить ответ на этот вопрос — мое законное право.
— Мне захотелось поболтать с тобой. Ты возбудил мое любопытство. — ответил государь. — Тебе никто никогда не говорил, что ты удивительно красив?
Я пожал плечами, отчего-то чувствуя смутную тревогу, для которой, казалось бы, не было никаких оснований.
— И мало того, что ты красив. Таких отважных и зорких глаз я ни у кого не видел, хотя мне пришлось в своей жизни навидаться великих воинов и благородных властителей. Ты не будешь против, если я некоторое время еще подержу тебя у себя? Мне хотелось бы узнать тебя поближе.
Я снова пожал плечами. Король глубоко затянулся дымом из своей трубки. Светящийся глазок углей в ее чашечке, разгоревшись, осветил его лицо и блестящие глаза.
— Сколько тебе лет, Арменстар? — мягко спросил король.
— Шестнадцать.
— Возраст, который не повторяется. Возраст любви.
— Вот не знаю, — честно ответил я, — мне еще не приходилось влюбляться.
— В самом деле? Подойди.
Я поднялся и подошел. Король взял меня за руку. Ладонь у него была теплая и сухая, он мягко сжал мою руку.
— А меня ты не хочешь полюбить?
Я не ожидал подобного вопроса. Сердце у меня провалилось в пустоту, на миг я потерял сознание, а, придя в себя, вырвал руку из руки государя и отскочил. Он не стал удерживать меня, только смотрел на меня своим долгим взглядом. Я разрывался пополам. Внутренний голос вопил, чтоб я немедленно бежал, но ноги мои приросли к полу. И, видимо, я сам человек несовершенный и развращенный, что-то в глубине моей души спорило с этим паническим голосом. Мне не хотелось уходить. Да и, выскочи я в своем состоянии из комнаты, это могло бы быть неверно, или, вернее, совершенно правильно истолковано кем угодно, кто увидел бы меня. Только этим я и мог оправдать свое предосудительное промедление. Государь все смотрел на меня с легкой улыбкой на лице, но глаза его ничего не выражали, и это меня слегка раздражало, поэтому я спросил резче, чем намеревался:
— Неужели ваше величество, будучи супругом самой прекрасной и мудрой женщины на свете, предпочитает мужчин?
— Что значит «предпочитаю»? — сухо ответил король. — Я никого не предпочитаю, мне нравятся люди определенного склада вне зависимости от того, мужчины они или женщины, а другие люди, тоже вне этой зависимости, сводят меня с ума.
Он сказал это своим обычным, спокойным тоном, но, едва договорив, резко встал на ноги, и я почувствовал, что сам сейчас сойду с ума. Я весь покрылся холодной испариной и стал медленно отступать, пока не уперся в стену, но, хотя дверь была в двух шагах, даже не подумал, что могу выскочить из комнаты. Я закрыл глаза, а государь подошел ко мне и остановился так близко, что я чувствовал тепло его тело и слышал его дыхание. Но он не прикасался ко мне. Я чуть приоткрыл глаза и увидел, что он стоит, опираясь рукой о стену над моей головой, и смотрит мне прямо в глаза.
— Мальчики в шестнадцать лет тщеславны куда больше девушек, — тихо, с еле слышной насмешкой в голосе проговорил он, — и также как девушки убеждены в своей неотразимой прелести. Ты ведь мог просто выйти из комнаты, едва услышал первое слово, но предпочел остаться, вероятно, для того, чтоб услышать от меня еще что-нибудь лестное. Нет, так дело не пойдет. Заслужи мои похвалы. Поцелуй меня. Мне не терпится узнать, сладки ли твои поцелуи.
Я смотрел ему прямо в глаза и, как зачарованный, не мог пошевелиться. Король усмехнулся, придвинулся вплотную и приблизил свое лицо к моему, я почувствовал его теплое дыхание на своих губах. И тогда что-то во мне взорвалось. А ведь я даже не хотел делать этого. Нет! Это было не оскорбленное достоинство, не сопротивляющаяся невинность, упрямство и злорадство и еще что-то, чему я не могу подобрать названия. Руки мои были свободны, и я изо всех сил ударил короля кулаком правой. Удар должен был прийтись под вздох, но король успел отстраниться, и мой кулак лишь слегка задел его. Я снова закрыл глаза. Не от страха, что получу удар в ответ или увижу разгорающийся гнев в глазах короля. В том-то и дело, что нет. Мне было стыдно. Я, так мало времени проведя с ним, знал, что король никогда не ударит меня, не обрушит на меня тяжесть своего недовольства, нет-нет, уже тогда я знал, что он любит меня, а, значит, не причинит мне боль. И он знал, что я знал это. Поэтому мне было стыдно смотреть ему в глаза. Я так и стоял с закрытыми глазами, слыша, как король отступает на несколько шагов, а вслед за этим моего слуха коснулся его тихий смех.
— Вот глупый мальчишка, — проговорил он безо всякого раздражения в голосе. — Вон, дверь открыта. Беги, спасайся от меня! Дорога свободна. Можешь нынче же ночью уехать хоть в Аннуминас, можешь даже капитану ничего не говорить, я позабочусь, чтоб тебя не разыскивали.
Я молчал.
— Вот только готов поспорить на что угодно, утром ты будешь тут как тут. — закончил король. — Ну, убирайся отсюда. Сколько мне еще смотреть на твою перепуганную физиономию?
Не простившись, втянув голову в плечи, я на цыпочках выскользнул из комнаты короля.

Я очень дурно спал в эту ночь и видел кошмарные сны. Поднялся я разбитый, полубольной, исполненный презрения к себе и раздражения на весь белый свет. О том, что произошло прошлым вечером, я старался не вспоминать. Король тоже ничем не показывал, что помнит наш вчерашний разговор. Он меня даже не замечал, и понемногу я успокоился и приободрился. Я дал себе торжественную клятву, что больше никогда не подойду к государю и, если он еще раз позовет меня, не пойду. Он поймет, что это значит. Но уже к обеду я поймал себя на том, что повсюду ищу его в толпе и, сопровождая его в числе прочих, стараюсь занять место подальше, но так, чтоб хорошо его видеть. И еще я поймал себя на том, что любуюсь им с гордостью и восхищением, как если бы этот человек уже принадлежал мне. Я видел, что он неизменно благороден в поступках и речах, хотя вовсе не стремится выглядеть благородно, как справедливы и мудры его приказы и оттого им подчиняются с радостью. Мне казалось, что даже его конь гордится тем, что несет на своей спине такого седока. И тут мне стало страшно. Я понял, что в мыслях уже смирился с тем, что должно произойти, и король, не делая ничего, чтоб удержать и соблазнить меня, тянет меня в пропасть. Я сам себя удерживал и соблазнял. Внезапный приступ ужаса был так силен, что я посреди улицы уже почти повернул коня, чтоб опрометью мчаться из города, но тут меня окликнул Алдарион. Он шел куда-то по делам и случайно увидел меня. Мы заговорили. Я чувствовал невообразимое облегчение, разговаривая с приятелем, который ничего не знает о моих метаниях и, должно быть, разболтался до неприличия, потому что Алдарион как-то странно на меня посматривал. Во всяком случае, он ничего не сказал и довольно скоро нам пришлось расстаться, потому что свита короля уже покинула город и мне нужно было спешно догонять их.
На ночь я опять остался в доме наместника. Хотя с моей стороны это было не просто неблагоразумно, а прямо-таки нагло по отношению к королю, я так и не нашел в себе достаточно чистоты и твердости, чтоб просто подойти к командиру его воинов и попросить, чтоб он отпустил меня в казарму. Едва начало темнеть, меня охватило томительное возбуждение, смешанное с подавленностью. Я, как потерянный бродил по двору, так что командир обратил на меня внимание. Он принял меня за больного и, как я не отнекивался, приказал немедленно отправляться спать. Я лег, ежесекундно ожидая, что меня позовут к королю и, так и не дождавшись приглашения, уснул, как убитый.

Никаких снов я не видел и утром встал, чувствуя себя бодрым, отдохнувшим и совершенно успокоившимся. Я считал, что ужасная история, в которую меня угораздило попасть, уже закончилась. Король снова не обращал на меня внимания, и я развеселился настолько, что мог беседовать с воинами из его свиты и завести среди них знакомых. И все было бы прекрасно, если бы я не чувствовал какую-то занозу в сердце, какое-то смутное раздражение. Я снова ловил взгляд короля, но тот, хотя и не отводил от меня глаз, всего лишь раз дружески кивнул мне.
Снова наступил вечер, но на этот раз я не метался как в прошлый раз по двору. Я пошел в дом, собираясь побыть с моими новыми друзьями, а потом идти спать. Мы, как водится, засиделись допоздна, было выпито немало вина и спето немало песен. Наконец, не без сожалений решено было отправляться на покой. Я шел по коридору в свою комнату, выбрав зачем-то путь, который лежал поблизости от покоев короля. Вино внушило мне отчаянное безрассудство, перед глазами плыло, стены пошатывались, когда я пытался держаться за них, а на сердце было горячо. Я думал о короле.
Дверь в его покои была открыта, оттуда лился неяркий свет. Я замедлил шаги. Король у себя, он может увидеть меня, когда я буду проходить мимо его дверей. Нужно повернуть и идти другим путем. Я подумал об этом, но ноги сами несли меня к открытым дверям. Сердце начало выстукивать все сильней и сильней.
Я был в десяти шагах от открытой двери, когда король вышел из комнаты и встал в коридоре. Я остановился. Он не двигался и не говорил ни слова. Если я хотел закончить с этим, самое время было поклониться, повернуться и уйти, но какая-то лихорадка, какой-то порыв дерзости и любопытства, который я не берусь описать, нес меня прямо к королю.
Я остановился прямо перед ним. От него конечно не укрылось, что я пьян. Он улыбнулся и взял меня за подбородок.
— Ну и зачем ты пришел? — спросил он. — Ты не иначе, как на подвиг собрался. Весь, как струна, а в глазах ужас.
Он обнял меня одной рукой, и я, предчувствуя, что сейчас произойдет, ощутил такую слабость, что едва устоял на ногах.
— Я мучаю тебя, не так ли? — тихонько произнес король. — Я ничего не делаю, не говорю ни слова, и все же за два дня я так тебя измучил, что ты еле жив.
— Нет. — сквозь зубы пробормотал я.
— Это правда. — серьезно ответил король. — Это ты мучаешь сам себя. Выбери то, что ты уже выбрал, Арменстар. (Я, не открывая глаз, почувствовал, что он улыбается). И не бей меня больше.
Он обнял меня, я снова почувствовал тепло его тела и его дыхание на своем лице, а затем его губы коснулись моих губ. Я умею целоваться, но делал это очень давно. Когда мне было тринадцать лет, я целовался с одной девочкой. Но сейчас мне не хотелось отвечать. Я просто подставлял губы, чувствуя, как язык короля бережно касается моего языка, неба и зубов. Затрудняюсь описать, что чувствовал в этот момент. Я не сгорал от страсти, не млел от блаженства, наоборот все мысли были ясными, а чувства трезвыми (хмель улетучился из моей головы) и я думал, что если нужно, могу стоять так вечно.
Прошло довольно много времени, прежде чем король отстранился. Я взглянул на него и поразился красоте его лица. С улыбкой он погладил меня по щеке кончиками пальцев и проговорил:
— Ты храбрый мальчик, Арменстар, я чувствую, что буду очень счастлив с тобой.
Потом он еще раз поцеловал меня, а я все еще стеснялся отвечать ему, только думал, что мы стоим в коридоре на свету, и кто угодно может увидеть нас издалека. А королю как будто не было до этого дела, и я, понимая, что он в самом деле стоит над людскими пороками и пересудами, испытывал гордость и почти благоговение перед ним. И все же он не хотел подавать повод для ненужных разговоров. Внезапно он бросил целовать меня, обнял меня за плечи, быстро увел в комнату и захлопнул дверь.
Должно быть, у меня на лице отразилось смятение, которое я испытывал в тот момент, потому что король рассмеялся и крепко обнял меня.
— Не бойся, Арменстар, сегодня с тобой ничего ужасного больше не произойдет, даю слово. Разве что ты сам захочешь доставить мне удовольствие. Пока я трудился за двоих. Не желаешь ли ответить мне взаимностью? Я все еще жду от тебя поцелуя.
Более ради того, чтоб не показаться невежливым, нежели по велению чувств, я поспешно коснулся губами его губ и вышел из комнаты.

На следующий день сызнова начался мой непокой. Я знал, что все уже решено и должно свершиться, но не мог заставить себя примириться с этим. Мне страшно хотелось поговорить с королем. Он понял бы, что я чувствую, и нашел нужные слова, чтоб утешить и приласкать меня. Но король был очень занят, и я со стыдом почувствовал, что напрасно начал смотреть на него, как на свою собственность. Какие бы чувства он не испытывал, он не станет бегать за сопливым мальчишкой и спрашивать, какая нелепость терзает его сегодня. Эта мысль неожиданно придала мне решимости. В самом деле, чего я мучаюсь и чего боюсь? Ведь я сам выбрал этот путь, я остался с королем, хотя мог бы давно уехать, значит надо вести себя по-мужски, не трусить и не юлить. Разве я не люблю короля, не хочу, чтоб он был счастлив? Значит, я должен доставить ему радость, чего бы это не стоило. Обругав себя таким образом, я отправился к Белизару. Я знал, что он состоит в близких отношениях с нашим командиром, и хотел заручиться его советом.
Белизар выслушал меня не без удивления.
— У тебя разве появился друг? — спросил он, окидывая меня с ног до головы любопытным взглядом. — Я что-то не замечал.
Я отделался какими-то общими словами, и к моему облегчению Белизир не стал выпытывать у меня подробности.
— Если ты именно это хочешь у меня узнать, — сказал он, — в первый раз это довольно неприятно, но, если твой друг будет очень осторожен, он не причинит тебя лишних страданий, а потом боли уже не будет.
Его слова меня не очень-то успокоили. При мысли, что должно произойти, я весь покрывался холодным потом. Мне было и противно, и стыдно. Я чуть не обливался слезами от жалости к себе и ничего не мог с собой поделать.
Вечером государь пожелал меня видеть, и я чуть не со всех ног помчался к нему. Он-то с первого взгляда понял, что со мной происходит. Думаю, пожелай он, и мысли мои прочитал бы без труда, хотя, они должно быть, прямо-таки светились у меня в глазах.
— Ну, что стряслось? — спросил король, делая знак, чтоб я подошел. — На тебе лица нет. Сядь.
Говорить я не мог. Да я бы и под пыткой не сказал ему, какие мысли вертятся в моей голове. Я сидел перед ним, весь красный, и смотрел в пол.
— Беда мне с тобой, — сказал король и положил руку мне на плечо, — иди сюда.
Я подошел. Король заставил меня сесть рядом с собой в кресло и крепко обнял.
— Прекрати дрожать, иначе я тебя выгоню. — негромко сказал он мне на ухо.
Я посмотрел ему прямо в глаза, но не выдержал его взгляда и со стоном уткнулся ему в плечо.
— Чего ты еще наслушался? — спросил король. — Отвечай, когда я с тобой разговариваю!
Стуча зубами, то и дело замолкая, и чувствуя, как все сильней полыхают мои щеки, я поведал ему о моих сомнениях и страхах.
— Хорошо, — спокойно сказал король, выслушав меня, — но пока еще ничего не произошло, и не произойдет никогда, если ты сам этого не захочешь. Посмотри мне в глаза, Арменстар.
Я повиновался.
— Я никогда не видел юноши красивей и желанней, чем ты. — сказал король. — Твои черты отражают благородный и возвышенный дух. Я знаю как отважно твое сердце, и от этого моя любовь удесятеряется. Я хочу спать с тобой каждую ночь, хочу быть счастлив с тобой до конца своих дней, но я знаю, что любовь нельзя передать, как подарок из рук в руки. Ею должны воспламениться два сердца, каждое само по себе. Если ты меня не любишь, скажи мне, и на этом расстанемся. Мне не нужна от тебя постель. Я желаю твоей любви.
В горле у меня что-то заклокотало, глаза увлажнились. Я не мог дышать. Я помотал головой, что при любых других обстоятельствах означало бы отрицательный ответ, а сейчас свидетельствовало об обратном, и со стоном прижался лбом к шее короля.
Арагорн дал мне посидеть несколько секунд, тесно прижавшись к себе, отдыхая от страха и сомнений, а затем разжал объятия и сказал:
— Ну, если ты решился, тогда незачем и тянуть.
Он встал на ноги, и я покорно поднялся вслед за ним. Все во мне было напряжено, как струна, руки дрожали, но я был готов ко всему.
Арагорн указал мне на открытую дверь в соседнюю комнату. Я разглядел в полумраке уже разостланное ложе.
— Подожди меня минуту. — попросил он.
Я прошел в комнату и опустился в кресло возле ложа. Я старался ни о чем не думать и смотрел в сторону. Король вернулся не через минуту, а через добрых десять минут. В руках он держал кувшин и две пустые чаши.
— Принеси из соседней комнаты лампу. — приказал он мне.
Я так и подпрыгнул от этого приказа, а король мягко заметил:
— Не сидеть же в потемках.
Когда я вернулся с зажженной лампой, чаши и кувшин уже стояли на столе. Лампу он взял из моих рук и поставил туда же. Приказав мне сесть, он разлил вино и подал мне одну чашу.
— Итак, за что ты хочешь выпить? — спросил он, опускаясь в кресло напротив меня. — Не за нашу любовь, это я по твоим глазам вижу и не за славу Гондора.
Я взял свою чашу обеими руками и заглянул в нее. Поверхность темного вина колыхалась, покачивая золотой блик от лампы. Я посмотрел на сияющий блик, поднял голову и заглянул в глаза короля.
— Я выпью за Исилдура Гондорского, — твердо сказал я, — за то, чтоб шаг его был легок на том пути, который ждет любого из нас.
Король улыбнулся. Я видел, что он удивлен и растроган. Он протянул руку и накрыл ладонью мои пальцы, а затем выпил вино. Я тоже осушил свою чашу. Догадываясь, зачем это нужно, я нетерпеливо поглядывал на кувшин, но напиться просто так Арагорн мне не позволил. Он налил мне еще и завел разговор о местах, где я родился, с которого мы перешли на его собственные странствия. Я слушал его рассказы и отпивал из своей чаши, а страх перед тем, что должно совершиться, бледнел, растворялся в вине и исчезал. Я видел только государя, окутанного золотистым светом лампы, смотрел в его ласковые глаза и ничего не боялся. Арагорн дал мне допить эту чашу и налил еще половину. После этого в голове у меня зашумело, по телу растеклось тепло, я почувствовал возбуждение и нетерпение.
Король поманил меня, я с радостью подошел к нему и сел рядом с ним в кресло. На этот раз я отвечал на его поцелуи и радовался тому, как учащается его дыхание, и вспыхивают глаза, когда я, еще неумело, ласкаю его шею и забираюсь пальцами в густые, теплые волосы.
— Ну хватит уже, пора. — пробормотал он, поднимаясь.
Он усадил меня на край постели. Я был так возбужден, что готов был в миг сорвать с себя одежду, но король ласково перехватил мои руки.
— Доставь мне это удовольствие. Позволь в первый раз все сделать самому. — шепнул он.
Я покорился. Арагорн снял с меня куртку и рубашку, покрывая поцелуями мои плечи и грудь. Я дрожал от желания и один раз даже застонал во весь голос, но король не торопился. Когда я сидел перед ним, уже совсем обнаженный, он поднялся и потушил лампу.
В темноте я услышал, как зашуршала одежда, и через полминуты король очутился рядом со мной. Я вздрогнул, когда наши обнаженные плечи соприкоснулись. Король обнял меня, и я, все больше смущаясь, провел рукой по его спине. Его худощавое тело было сильным, под своей рукой я чувствовал только твердые мускулы. Рядом с королем я, всегда гордившийся своей закаленностью, почувствовал себя слабым и изнеженным. Он стал целовать меня, и я отвечал ему, но уже далеко не с той горячностью, что прежде. Я чувствовал, что он возбужден и готов к соитию, и мне было это неприятно. Я все старался отодвинуться, а король этого как будто не замечал. Его объятия становились все более тесными, он покрывал поцелуями мое лицо. Наконец, когда я, отчаявшись вывернуться из его объятий, издал недовольный стон, он чуть отстранился и шепотом спросил:
— Ну, что еще?
А я, не мог же я вслух сказать, что передумал. Я вздохнул и постарался отодвинуться от него как можно дальше.
— Ах вот оно что! — насмешливо молвил Арагорн. — Первый порыв отваги миновал, и мне дают понять, что я зашел слишком далеко.
Одним движением он снова привлек меня к себе. В комнате было темно, но я мог смутно различить его лицо. Глаза поблескивали. Меня напугал этот блеск. Я громко, протестующее застонал. Меня тут же встряхнули, не грубо, но крепко, совсем как закапризничавшего ребенка, а я и был ребенком в этих могучих руках — я знал, что вырваться не смогу, даже если напрягу все силы.
— А ну прекрати, — услышал я голос Арагорна, — не думай, что можешь играть со мной. Ты принял решение, и теперь должен идти до конца.
— Мне больно! — сказал я и сам удивился тому, как пронзительно и капризно прозвучал мой голос.

Арагорн тут же разжал объятия, я вскочил и сел на край постели. Мне было совсем худо. Встать и уйти я не мог, лечь обратно я тоже не мог, а король и не думал помочь мне принять очередное решение. Он лежал на ложе за моей спиной и не говорил ни слова. Я начал кусать губы. Время шло, нужно было вставать, одеваться и уходить. Теплая рука короля коснулась моей спины, скользнула по плечам.
— Арменстар, иди сюда. Ложись. — услышал я спокойный голос короля и повиновался, смирный, как ягненок.
Король теперь заставил меня лечь на спину, а сам лежал рядом со мной, не прижимаясь, только обнимая и целуя. Его губы были жесткими, но в каждом их прикосновении была нежность. Руки его между тем ласкали мои плечи, шею, грудь, легкими, медленными прикосновениями, от которых у меня на теле каждый волосок встал дыбом. Возбуждение, неудержимое, как прилив, снова охватило меня, и я застонал. Я уже хотел, чтоб он побыстрей начал делать что-то, резким движением перевернулся на бок и сам прижался к нему животом и бедрами. Наши поцелуи становились все более горячими. Подражая ему, я принялся неумело, но страстно шарить руками по его спине и плечам, а он обхватил руками мою талию и так сильно привлек к себе, так что у меня перед глазами потемнело от сладкой истомы. Король заставил меня перевернуться на живот и очутился сверху. Его бедро скользнуло между моих ног. Я сразу же постарался расслабиться, поскольку из слов Белизира знал, что от этого боль будет меньше. В награду я получил нежный поцелуй в щеку.
— Я рад, что ты мне доверяешь, Арменстар.
Король приподнялся. Он что-то делал, но что я не мог понять. Наконец он взял меня за плечи и заставил встать на колени.
— Обопрись на изголовье кровати. — приказал он. — Стой спокойно и не шевелись. Обещаю, я буду так осторожен, как только смогу.
Король сдержал обещание, и все же следующие десять минут превратились в пытку. Всякое возбуждение покинуло меня. Я еле удерживался, чтоб не кричать, и радовался, что Арагорн не видит моего искаженного болью лица. Пот вперемежку со слезами стекал у меня по щекам, я изо всех сил вцепился руками в спинку кровати и молил, чтоб это скорей закончилось. Наконец горячее семя брызнуло в меня, обжигая измученную плоть. Я услышал глухой стон Арагорна, и все на самом деле кончилось.
Я без сил упал на кровать, еле сдерживая рыдания. Я был унижен, раздавлен, мне было больно, и еще я чувствовал себя обиженным и несчастным, как никогда в жизни. Я лег на живот, зарылся лицом в подушку и закрыл глаза. Я не хотел ни видеть, ни слышать короля, что бы тот не собирался мне сказать. Когда он положил руку мне на спину, я сбросил ее. Но король был не таков, чтоб отступиться. Он силой повернул меня к себе, и я увидел, какие у него чудные глаза. Зрачки расширились, и от этого лицо короля стало еще прекрасней. Мне стало стыдно за свои слезы. Арагорн пальцами отер их.
— Ну-ну, мой прекрасный мальчик, — проговорил он, — кем бы я был, если бы получил свое и предоставил моему мальчику лить слезы от боли и обиды? Ложись ко мне поближе.
Я лег в его объятия и положил голову ему на грудь.
— Отдохни, — сказал государь, — а потом мы продолжим. Ты знаешь поговорку про горькие корни и сладкие плоды? Горькие корни для тебя закончились, впереди только сладость.
Я закрыл глаза, а он перебирал мои волосы и ласкал плечи, и блаженство снова накатывало на меня, как теплая волна. Я снова был возбужден, тело мое подрагивало, ожидая наслаждения. Я попытался тесней прижаться к королю, и тот не отстранился.
Рука его скользнуло по моему животу, и это было так хорошо, что я застонал.
— Мы, дунаданы, владеем еще кое-какими секретами, помимо умения читать следы и разговаривать со зверями и птицами, — прошептал мне на ухо король, — Сейчас ты в этом убедишься.
Я не знаю, сколько прошло времени после этих его слов. Кажется, Арагорн десятикратно воздал мне за каждую минуту, которую мне пришлось провести в мучениях. Он был со мной нежней и податливей девушки. Наслаждение полыхало в моей крови, с каждой минутой разгораясь все сильней, а король умелыми ласками длил и длил его, пока я не готов был умолять его, чтоб он дал мне наконец кончить. Мое семя брызнуло на него. Я со стоном рухнул в подушки. Тело мое было мокрым от пота, простыни тоже мокры. Я был полон такого счастья, что, если бы мое тело не было сломлено страшной усталостью, я точно пустился бы в пляс. Арагорн, сидя на постели, вытирал руки и грудь своей рубашкой. Я подполз к нему и припал лицом к его коленям.
— Ну что, кажется, мне удалось не оплошать. — со смехом сказал он, поглаживая меня по спине. — Ну и силен же ты, мой хороший. Ты, боюсь, меня до смерти заездишь, когда как следует распробуешь свои сладкие плоды. Я ведь теперь уже не тот, что раньше.
— Простите меня. — тихо проговорил я.
— За что? — он со смехом заставил меня поднять голову и посмотреть на него. И опять он прочел мои мысли, потому что серьезно сказал:
— Тебе не за что просить у меня прощения. К таким делам не привыкнешь так вдруг, и я тебя ни в чем не виню. Во всяком случае, ты решился на диво быстро и почти без оглядки. Ты в самом деле храбрый мальчик, Арменстар.
Я счастливо засмеялся не от похвалы, а потому что он смотрел на меня своими удивительными глазами, и в них светилась любовь. Я взял руку короля, поцеловал и прижал к сердцу. Как мне было легко теперь. Оглядываясь назад, я не мог без улыбки вспоминать свои страхи и сомнения. Более того, я с ужасом думал, что мог бы в самом деле уехать, и тогда уже никогда больше не увидел бы короля. От ужаса я содрогнулся, но тут же забыл про свой ужас. Потом нам пришлось поменять простыни, и мы снова легли в постель. Я положил голову на грудь короля, а он обнял меня. Его сердце билось неторопливо и ровно. Он поглаживал мои волосы, но его движения становились все медлительней, а дыхание все глубже. Я приподнялся и поцеловал его в губы. Государь приподнял веки и улыбнулся.
— Спи, Арменстар. Успеешь еще налюбоваться на меня завтра.
Я еще раз поцеловал его, крепко прижался к нему и уснул.

Рано утром меня разбудил Арагорн, несколько раз негромко окликнув по имени. Он стоял возле ложа и одевался.
— Вставай, Арменстар, — сказал он, увидев, что я открыл глаза.
Едва-едва рассвело. Занавеси на окнах были полуопущены, и в комнате стоял полумрак. Я вспомнил прошлую ночь, и радость наполнила меня. Я сел в постели и стал смотреть на короля. У меня, наверное, было смешное лицо, потому что король, искоса взглянув на меня, улыбнулся. Он наклонился и наскоро поцеловал меня.
— Вставай, Арменстар, — повторил он, — скоро взойдет солнце. Ты же не хочешь, чтоб тебя увидели, когда ты будешь выходить из моей спальни?
Эти слова вернули меня на землю. Воины время от времени заключают между собой любовные союзы, и никому не приходит в голову злословить на их счет, но государь, конечно, совсем другое дело.
Я встал и оделся. Король, сидя в кресле, наблюдал за мной. Я подошел к нему, опустился на одно колено, взял его руку и поцеловал. Он засмеялся и погладил меня по голове.
— Иди, — приказал он, — сегодня я не собираюсь никуда выезжать, мне нужно о многом поговорить с наместником, а ты можешь быть свободен. Ступай прогуляться за городом. Если я правильно истолковал, что означает этот блеск в твоих глазах, на месте тебе все равно не усидеть. До вечера можешь не возвращаться, разве что захочешь взглянуть на меня.
Он улыбнулся, и я ответил ему улыбкой. Внезапным сильным движением, выдавшим его страсть и нежность, он провел по моей руке от локтя к кисти. Я лег лицом ему в колени. Сейчас меня не смогли бы оторвать от него даже силой. Король не шевелился, но некоторое время спустя его руки крепко взялись за мои плечи, он заставил меня встать и поднялся сам.
— Ступай, Арменстар, — проговорил он, нежно целуя меня в щеку, — Я молю, чтоб вечер наступил быстрей, мой любимый мальчик.
Я вышел из опочивальни короля с сердцем, переполненным любовью.

Я думал, что день будет длиться, как вечность, но он пробежал, как миг. Я ушел из города и время до обеда провел у великой реки. День был погожий и ветреный. Легкие облака летели в высоком весеннем небе. Смятенной синевой пылала вода в великой реке, а я лежал на пригорке, пригреваемом лучами солнца, и думал о государе, о себе и о прошлой ночи.
Когда солнце подошло к полудню, я помчался в город, рассчитывая увидеть государя, но он все еще находился в покоях наместника. Я забрал обед с собой и снова отправился в странствия, но, едва солнце коснулось края земли, был уже дома. Когда сумерки сгустились, мне передали, что меня хочет видеть король. Я примчался в его покои быстрее мысли, точнее, мысли мои были там с самого утра, а тело последовало за ними со всей возможной быстротой, которая не могла бы вызвать удивления. Я вошел в комнату, и король быстро вышел мне на встречу.
Словно не веря своим глазам, он поднял руки, и его пальцы глубоко зарылись в мои волосы.
— Моя красивая кукла! — с непередаваемым выражением проговорил король.
И больше, до самой минуты, когда мы оба погрузились в сон, нам не пришлось произнести ни слова.
На следующий день король на минуту остановил меня в коридоре и тихо спросил:
— Ты поедешь со мной в Минас-Тирит?
Его прекрасные глаза блестели. Любовь переполнила мое сердце. Я замычал и хотел опуститься перед ним на колени, но он со смехом удержал меня. Поэтому мне пришлось просто кивнуть.

На следующий день король уехал осматривать земли к востоку от реки, а я по его приказу в одиночку отправился в столицу.
— Для Стража Цитадели ты слишком молод, — сказал король, отправляя меня в путь, — городская стража не для тебя, а вот гарнизон Минас-Тирита, как раз то, что нужно. Ты поступишь под начало к Берузиру, он присмотрит за тобой, и у него ты сможешь научиться многому, что пригодится тебе в дальнейшем.
Берузир оказался командиром трех десятков молодых воинов, из которых самому старшему недавно исполнилось восемнадцать, а младший был моим ровесником. Я был тут же принят в их шумное братство. Мне, конечно, задавали множество вопросов касательно моего приезда из Осгилиата, но я сумел отделаться полуправдой. На меня даже посматривали с завистью. Еще бы, ведь о моем назначении сюда распорядился сам король. Арагорн приказал, чтоб я передал Берузиру письмо, которое написал лично. Командир прочел его и к моему несказанному облегчению ни о чем не стал расспрашивать. Беседы с ним я боялся больше всего. Берузир был куда старше своих подопечных. Глаза у него серые, как и у государя, но взгляд их до того колюч и холоден, что невольно заставляет мурашки бежать по коже. Оттого удивительней, что все молодые воины, служащие у него под началом, смиренно и преданно обожают своего командира.
Берузир предоставил мне свободный день, и я вволю побродил по Минас-Тириту. До этого я всего один раз приезжал сюда, и еще долго меня, десятилетнего мальчишку, сладко тревожили воспоминания о белоснежных городских стенах и гордых башнях Города Королей. Я с волнением и робостью взирал на них вновь, с трудом веря, что навсегда останусь здесь.
На следующий день я приступил к своим обязанностям, которые, впрочем, показались мне совсем не обременительными. Я перезнакомился со всеми воинами моего отряда и с некоторыми из других отрядов. Вечером я снова, уже в компании новых друзей отправился на прогулку по городу. Мы еле-еле успели к закрытию казармы.
И все же за всеми этими счастливыми и важными хлопотами я ни на минуту не забывал о государе. Его приезда ждали на третий день. Утром до нашей казармы долетел слух, что королевский кортеж подъезжает к городу. Конечно, после этого мы на месте не могли усидеть, о делах никто и не думал. Берузир смилостивился и отпустил нас посмотреть, как король будет въезжать в свою столицу.

Боясь опоздать, мы опрометью выскочили из казармы и пустились бегом к Великим воротам. Множество людей спешило по улицам в том же направлении. Людские толпы становились тем гуще, чем ближе мы подходили к воротам. Нас толкали и теснили со всех сторон, но все же мы продолжали упорно продвигаться вперед, пока толпа не стала такой плотной, что нам поневоле пришлось остановиться. Я с волнением смотрел поверх голов. Должно быть, ни один человек на улицах города не желал видеть Арагорна так страстно, как я.
Со стороны ворот раздались, все приближаясь, крики: «Король! Король!». Люди вокруг зашумели, подались вперед, увлекая нас за собой. Городские стражи с трудом удерживали их, освобождая середину улицы. И наконец показался король. Я увидел его издалека. Он ехал на своем высоком белоснежном коне. Лицо короля было спокойным, он не смотрел по сторонам. А я смотрел на него во все глаза и не мог поверить, что вижу его. Сердце мое, переполненное ликованием, рвалось из груди, я хотел громко окликнуть Арагорна, махнуть ему рукой, но меня так сдавили со всех сторон, что я не мог шевельнуться, а мой оклик все равно потонул бы в радостных криках. И вдруг, только мои влюбленные глаза могли бы заметить это, он вздрогнул. С недоуменным видом просыпающегося человека он оглянулся, и взгляд его упал прямо на меня. Я невольно застонал, таким счастьем озарилось его лицо, вдох замер у меня в груди, и на миг я испугался, что лишусь чувств, но конь уносил Арагорна дальше по улице, и вскоре я потерял его из виду.
Мы вернулись в казарму, а я на месте не мог усидеть, ожидая, что с минуты на минуту за мной явится гонец от государя. Но время шло, а король никак не давал о себе знать. Я не знал, что и думать, раз десять порывался бежать к Цитадели, и если так никуда и не пошел, то лишь по привычке к повиновению. Я не представлял, как смогу оправдаться перед Берузиром за самовольную отлучку, и страх перед его суровым выговором надежно удерживал меня на месте.
Наконец на землю опустился вечер, которого я ждал, как избавления, потому что после заката солнца мы были свободны от дневной службы и могли полностью располагать собой. Я под разными благовидными предлогами отделался от нескольких приглашений и в одиночку направился в город. Сзади меня догоняла шумная компания и, чтоб не отвечать в десятый раз, куда это я собираюсь на ночь глядя совсем один, я отступил в сторону, подальше от висящего над воротами фонаря. Вдруг совсем рядом со мной кто-то тихо кашлянул. Я прямо-таки на месте подскочил. Я узнал этот голос. Я бросился к человеку, почти неразличимому в сумерках под своим темным плащом, и через мгновение был уже в объятиях Арагорна. Он ничего не сказал, только прижал к себе так, что кости хрустнули. В его объятиях я задыхался, но не покинул бы их, даже если бы это стоило мне жизни. Наконец Арагорн сам отпустил меня.
— Пойдем, — приказал он и, решительно взяв за руку, повел со двора.
Мы шли быстрым шагом и миновали одну за другой все улицы, по которым я проходил сегодня утром.
— Куда мы идем? — спросил я.
— Ты не против провести со мной ночь в одном приятном месте? — весело спросил он. — Я сделаю все, чтоб ночлег пришелся тебе по вкусу.
Я рассмеялся. Желание все сильней одолевало меня и подбивало на дерзкие выходки. Моя рука все еще была сжата в руке Арагорна. Большим пальцем я начал настойчиво поглаживать тыльную сторону его ладони, ложбинку между большим и указательным пальцем. Король на ходу быстро поцеловал меня в висок.
— Тихо, тихо, потерпи. Иначе мы и до места не дойдем.
Мы вышли из Великих ворот ровно за минуту до того, как их начали закрывать. Городские огни остались позади, нас обступила мягкая мгла весенней ночи. Мы сошли с дороги и зашагали по траве. Арагорн отпустил мою руку и обнял за плечи.
— Ты по мне скучал? — спросил он.
— Очень. А вы?
Король рассмеялся и без слов крепко прижал меня к себе. Некоторое время мы шли в темноте по лугу. Город остался позади, а перед нами лежал Андуин, от которого легкий ветерок приносил запах речной воды. Впереди на фоне неба зачернело какое-то большое строение.
— Поверь мне на слово, это лучший ночлег на много миль вокруг, — сказал Арагорн и добавил, приблизив свое лицо к моему, — не исключая и королевского дворца.
Я засмеялся. Я уже различил, что это большой амбар или сеновал. Мы вошли внутрь. Там сильно пахло сеном, и было очень темно.
— Идя за мной, — приказал король, снова беря меня за руку.
Мы осторожно двинулись вперед. Глаза мои понемногу привыкли к темноте, я различил массивные опоры, вытесанные из целых бревен, но стен не мог различить, так велико было строение. Под нашими ногами похрустывала сухая труха — все что осталось к весне от прошлогодних богатых запасов сена. Арагорн привел меня в дальний угол сеновала. Там еще оставалось сено, вполне достаточно, чтоб служить роскошной постелью для двух человек.
Король снял и бросил на сено плащ и, без предисловий заключив меня в объятия, стал целовать. Я зарылся пальцами в его волосы. Я знал, что это очень нравится ему. Я уже успел изучить своего господина достаточно, чтоб пытаться управлять его удовольствиями. Некоторое время спустя Арагорн оторвался от моих губ и хриплым голосом, которого я еще не слышал у него, попросил:
— Погоди, дай мне раздеть себя.
Я поцеловал его ладони и, увлекая его за собой, опустился на плащ. Действуя вдвоем, мы в один миг покончили с моей одеждой. Арагорн нетерпеливым движением откинул волосы с лица и стал покрывать быстрыми поцелуями мою шею и плечи.
— Ну и красавец же ты, Арменстар, — проговорил он, отстраняя меня и окидывая с ног до головы одним долгим жадным взглядом. — неужели к тебе до меня никто никогда приставал со всякими глупостями?
— Кроме вас, я этого бы никому не позволил. — искренне ответил я.
Нагота не смущала меня, я уже начал испытывать возбуждение и, видя, что государя опьяняет моя близость, обвил руками его шею. Теперь уже я целовал Арагорна, а он подставлял мне полураскрытые губы. Я расстегнул на нем куртку и рубашку и отбросил их в сторону. Он позволил мне проделать это все с непривычной покорностью, которая внушала мне еще большую нежность к нему. Я уже знал, что буду делать дальше. Сама любовь подсказывала мне, каким я должен быть, чтоб доставить своему государю наибольшее удовольствие. Я избавил его от последней одежды и склонился над его распростертым телом. Я прижался щекой к его животу, погладил колени и, наконец, решившись, приступил к тому, о чем еще час назад не мог бы и подумать без краски стыда. Сейчас же это все представлялось мне вполне естественным. Он был очень горячий, твердый и удивительно нежный на ощупь, и я, любя его также сильно, как я любил своего государя, старался обойтись с ним так, чтоб доставить им обоим наибольшее наслаждение и удовлетворение. Арагорн при первом же моем прикосновении резко приподнялся на локтях, но через некоторое время бессильно рухнул обратно. Мне показалось, что у него перехватило дыхание. Однако вскоре он, опустив руку вниз, стал кончиками пальцев судорожно поглаживать мои плечи. Он громко застонал, и я, увлеченный несомненными признаками его наслаждения, с тем большим жаром продолжал свое занятие. После одного особенно изощренного движения языком, он снова взметнулся вверх и сел. Я почувствовал, что он склоняется надо мной. Его рука легла мне на голову, пальцы впились в волосы. Сильными, ритмичными движениями Арагорн начал помогать мне, так что мне уже ничего не оставалось, кроме как стараться держать зубы подальше и не мешать удовольствиям моего возлюбленного. Между тем желание томило меня все сильней, и я начал помогать себе рукой. Наслаждение, которое я испытывал при этом, не описать словами. Семя брызнуло из меня на миг раньше, чем мой рот наполнился семенем короля. Он вскрикнул. Я выпустил изо рта наше общее сокровище и улегся рядом с Арагорном. Король поцеловал меня в рот. Волосы прилипли к его влажному от пота лбу.
— Кто это тебя научил? — шепотом спросил он. — Мне ничего подобного не приходилось испытывать. Вот глупый мальчишка, я думал, у меня сердце разорвется.
— Если вам не понравилось, я могу сделать все так, как вам более привычно. — с напускной скромностью ответил я.
— Ого! Я же говорил, что мне придется встретить смерть в твоих объятиях, когда ты будешь достаточно искушен в любви. Чувствую, что мои слова начинают сбываться.
Он приподнялся и начал неторопливо покрывать поцелуями мое тело, потом я сел к нему на колени, и, когда нам надоело целоваться, он овладел мной.

Мы вернулись в город на рассвете. Мне полагалось быть в казарме еще до полуночи, и я немного тревожился относительно объяснений, которые мне предстояло дать Берузиру, но король шел рядом со мной, и это придавало мне храбрости. Ворота нашей казармы были уже открыты. Мы остановились в стороне от них, и король на прощание обнял меня.
— Ну, иди, — приказал король, напоследок целуя меня в щеку, — я очень скоро дам тебе знать, где мы встретимся в другой раз.
Мне понадобилось собрать всю твердость духа, чтоб покинуть его объятия. Я шагнул к воротам и замер, увидев Берузира. Тот стоял в воротах и, нахмурившись, смотрел на нас.
— Ступай. — приказал мне король.
Я повиновался, но лишь только створки полураскрытых ворот скрыли меня от глаз короля и моего командира, остановился и стал прислушиваться. Я понимал, что речь должна сейчас пойти о моей дальнейшей судьбе.
— Государь, — услышал я спокойный, но полный неодобрительности голос Берузира, — каждый должен хорошо делать то дело, к которому он приставлен. Вы — хороший король, а я стараюсь быть хорошим командиром для ваших воинов, поэтому и скажу вам то, что должен сказать. Выбирайте, или этот мальчик будет одним из ваших воинов, или вашей любовницей. Первого я могу воспитать для вас, но избавьте меня присматривать за вторым. Прошу у вас прощения, государь, если мои слова вызвали ваш гнев.
Некоторое время царила тишина. Ко мне в лицо бросилась вся кровь. Я страстно переживал за своего господина. Прошло не меньше минуты, прежде чем я услышал его спокойный голос.
— Ты прав во всем, Берузир, я поступил необдуманно, и сейчас поступлю еще более необдуманно. Арменстар!
Я торопливо вышел из ворот и встал рядом с королем.
— Отныне ты Страж Цитадели, Арменстар. — сказал мне Арагорн.
Берузир молча поклонился и ушел в открытые ворота. Мы с Арагорном зашагали по направлению к Цитадели. Почти все мои вещи были при мне, а за оставшимися мне не хотелось возвращаться. Я не смог бы объяснить своим друзьям, почему покидаю их также неожиданно, как и присоединился к ним. Арагорн, видимо, тоже испытывал некоторые сомнения.
— По крайней мере ты будешь при мне, — отвечая на какие-то свои тайные мысли, проговорил он и улыбнулся, — сделаю тебя своим советником, будешь давать мне дельные советы.

И это было лишь первой страницей в долгой летописи моей жизни с государем. Мое положение среди прочих Стражей Цитадели было двусмысленным, но, любя государя, я готов был стерпеть все, кроме открытых насмешек, на которые ответил бы кулаками. Но, к моему удивлению, надо мной никто не насмехался, никто даже не взглянул на меня косо, хотя я был вполовину младше самого молодого из Стражей Цитадели и ничем не заслужил высокое звание, которое доставили им ратные подвиги. Чуть позже я догадался, что снисходительность ко мне тех благородных воинов питало то же чувство, которое составляло основу моего существа — любовь к королю. Он сам и его чувства были для них также священны, как и для меня. Когда я понял это, моя братская привязанность к этим людям стала еще сильней. Я старался быть достойным их, никогда не пользовался своим положением во дворце, для того, чтоб смягчить для себя тяготы службы. Да король и не позволил бы мне этого. В постели он нежен, но в делах требователен и строг и к себе, и к другим, и я старался не огорчать его, чтоб не получить вечером вместо сладких объятий горькие укоры.
За первым, воистину медовым месяцем, когда мы ни единой ночи не провели друг без друга, наступило время, когда мы стали видеться реже. Не потому, что наше взаимное чувство охладело, наоборот, она стало еще крепче и чтоб быть счастливыми целый день, нам было достаточно всего лишь поговорить минутку с глазу на глаз или даже просто повидать друг друга. Правда, частенько случалось, что за эти несколько минут мы успевали много всякого помимо разговоров. Я заметил, что любовь на скорую руку средь бела дня в комнате, куда в любой момент могут войти, очень по душе королю. Да и меня самого такие выходки очень забавляли.
После нашей ночи на сеновале король заметно приобрел вкус к тому, чтоб его услаждали именно этим способом. Особенно, если нам случалось предаваться любви днем, когда у нас не было возможности расположиться с удобством, едва покончив с беглыми поцелуями, он уже нетерпеливо надавливал мне на плечи обеими руками, давая понять, чего именно от меня ждет. Я никогда не отказывал ему, а он говорил, что в жизни не думал, что чья-либо коленопреклоненная поза будет ему так мила. Мы с ним часто шутили, что будем делать, если нас кто-нибудь застигнет.
— Не так уж трудно оправдаться, — заметил я однажды, — если кто-то увидит, что я стою перед вами на коленях, решат, что я просто воздаю долг почтительности своему государю.
Я не ожидал, что сказал что-то настолько смешное. Арагорн хохотал так, что ему вся кровь бросилась в лицо.
— Еще немного, и я буду требовать, чтоб ты воздавал мне подобный долг почтительности всякий раз, когда меня видишь! — воскликнул он.
Единственное, что немного омрачало мои любовные свидания с Арагорном, было отсутствие наслаждения, которое я должен был испытывать во время, когда он овладевал мною. Мои знакомые, из числа тех, что предпочитают ложиться в чужие объятия, вместо того, чтоб раскрывать свои, много говорили о том, что за болью всегда следует наслаждение, но оно что-то медлило.
Однажды, когда мы, лежа в опочивальне короля, отдыхали после бурных объятий, я пожаловался на это Арагорну.
— Это естественно, — заметил он, выслушав меня, — Ты мужчина и в постели должен получать то, что причитается твоему полу. Если у тебя, конечно, нет противоестественных наклонностей.
Я расхохотался, не замечая, что лицо Арагорна омрачилось.
— Послушай, — внезапно проговорил он, коснувшись моего плеча, — а я не надоел тебе, Арменстар?
Смех замер у меня на губах. Я клятвенно заверил короля, что моя любовь к нему неизменна. Его слова внезапно пробудили во мне страх, что он сам может охладеть ко мне. Мой расстроенный вид взволновал и его.
— Я верю, верю тебе! — воскликнул он, приподнимаясь. — Но я знаю слишком хорошо, что любовь может пройти, и не хочу быть тебе в тягость, Арменстар.
Я бросился в его объятия.
— Тогда, если вы увидите, что я больше не люблю вас, просто убейте меня и все! — воскликнул я. Эти слова подсказало мне искреннее чувство. Любовь к государю была моей жизнью, разве не естественно, что, утратив любовь к нему, я утратил бы и саму жизнь?
— Ну, это уже глупости! — проворчал король, обнимая меня и целуя в лоб, — Ты уже сам не знаешь, что говоришь. Это я виноват. Не надо было мне заводить этот разговор. Прости меня.
Но мы оба были слишком встревожены и растроганы, чтоб отделаться одними словесными изъявлениями раскаяния и любви.

Весна прошла, за ней прошло лето, и наступила осень. Арагорн говорил, что я с каждым днем становлюсь все красивей. Я никогда не обращал внимания на свою внешность и пропускал его слова мимо ушей, но однажды заглянул в зеркало и замер, вчуже пораженный красотой молодого воина, который посмотрел на меня оттуда. С тех пор я уже не мог относиться к себе по-прежнему. Я стал замечать восхищенные взгляды мужчин и женщин. Мне это не нравилось. Мне хотелось быть красивым только для государя, и, только находясь в его объятиях, я гордился своей красотой.
Кое-кто из воинов, в особенности из тех, кому возраст и боевые заслуги давали на это право, начали ухаживать за мной, но я знал, что они делают это в шутку, и шуткой же отвечал на их заигрывания, уверенный, что ни один из них не захочет всерьез соперничать с государем.
Я рассказал об этом Арагорну, а он, рассмеявшись, заявил только, что хотел бы оставить корону и самому сделаться одним из Стражей Цитадели, чтоб добиваться моей благосклонности среди моих поклонников. И все же, как всякий мужчина, он рад иногда дать волю ревности. Под всегдашней сдержанностью в нем кроется пылкая натура, чувствительная и зачастую изменчивая, как море — его неослабевающая страсть.
Я много раз видел во дворце государыню, и ее присутствие вызывало во мне угрызения совести и смутный страх. Стоило мне взглянуть на нее, и наша любовь с государем казалась наваждением. «Полно, — нашептывал мне внутренний голос, — ты сошел с ума, и бредишь любовью государя. Ни один мужчина обладая такой прекрасной женщиной и не подумает о ком-то еще». Но стоило мне оказаться наедине с государем, и все сомнения исчезали в потоках страстных слов, поцелуев и объятий.
— Не знаю, что со мной делается, — пожаловался как-то Арагорн, — Я от тебя с ума схожу. Стоит мне тебя увидеть, и уже думаю, как бы оказаться с тобой в постели, да где угодно, только бы наедине.
— Так в чем же дело? — рассмеялся я. — Вы у себя дома. Прикажите, и я приду.
Он шутливо прикрыл мне рот ладонью.
— Слишком соблазнительная возможность. Как бы мне не приспичило воспользоваться ею во время государственного совета. И без того, угадай-ка, о чем я думаю, пока мне читают доклады? Хорошо еще, что сейчас нет никакой войны, иначе Гондору туго пришлось бы, ведь у короля голова занята совсем не делами.
Я откинулся назад и положил голову ему на плечо. Мы сидели вдвоем в большой ванне, полной горячей ароматной воды. Эта купальня, оставшаяся еще от наместников Гондора, как будто специально предназначена, чтоб запираться в ней вдвоем: ванна тут широкая, вдоволь широких низких лежанок, неяркий свет проникает сквозь окошки под самым потолком, двери плотно закрываются и запираются изнутри.
На мое не в меру игривое замечание, король, пожав плечами, спокойно ответил:
— Не вижу ничего противоестественного в том, что даже Наместникам Гондора иногда хочется просто любить своих жен и наслаждаться жизнью так же, как самым незначительным из их подданных. Во всяком случае это единственный разумный способ зачинать детей.
Он принялся разбирать мои намокшие волосы. Я застонал, такими приятными были прикосновения его пальцев. Руки короля — руки целителя, и они же могут даровать блаженство одним прикосновением, которым Арагорн как будто умел управлять. Иногда, стоило ему прикоснуться ко мне, и я содрогался от вожделения, или, как сейчас млел в блаженной истоме.
— У тебя волосы дома Беора, — меж тем проговорил король, — черные, как сажа, как ночь, но без этого синеватого блеска, как у харадрим или вастаков. Мягкие, как у девушки, и пахнут…, а кожа светлая, и лицо, хоть сейчас высеки в камне или вычекань в бронзе. Арменстар, воин запада, воин великого Нуменора до дней падения. Когда я держу тебя в объятиях, мне кажется, что я обнимаю свой Гондор, его великое прошлое и блистательное настоящее.
— С Гондором вам лучше сравнить государыню, — ответил я, немного смущенный таким велеречивым восхвалением, к тому же во мне неожиданно проснулась давняя ревность к королеве, — ваш союз судьбоносен и священен.
Некоторое время Арагорн молчал. Я всерьез забеспокоился, что сболтнул лишнее.
— Нет, — наконец молвил он, — я люблю Арвен и всегда буду ее любить. Но Арвен — эльфийская дева, вечерняя звезда эльфийского народа. Из любви она осталась со мной, но человеком не стала. Людей она понимает плохо, да и меня, втайне, не считает человеком. В ее глазах я сродни эльфийским владыкам, вернувшимся некогда с Заокраинного Запада сражаться с Врагом. Она мнит меня Финголфином, Финродом Фелагундом, и ради нее я стараюсь быть тем, кем она хочет меня видеть.
Затаив дыхание, я слушал его. Я понимал, что единственный раз в жизни король Гондора произнесет подобные речи вслух.
— Это печально, Арменстар. Я хочу быть человеком и любить человека. — со вздохом закончил Арагорн. — Поэтому я люблю тебя, мой дорогой мальчик. Что-то во мне очень сильно к тебе тянется.
— А я люблю вас! — заявил я. — Я люблю вас за то, что вы — это вы. Никто с вами не сравнится.
Он громко засмеялся и встряхнул меня за плечи, а я ведь собирался еще много чего сказать.
— Сделай так еще раз!
— Как?
— У тебя было такое выражение лица, пока ты меня расхваливал — самодовольное и блаженное. Ты был похож на эльфа, который ведет речи, ему не подобающие.
Вместо ответа я повернулся в его объятиях, обнял его и стал целовать. Он научил меня целоваться: не спеша и не отрываясь, так в жаркий летний полдень воин долго-долго не хочет оторваться от кувшина с прохладной водой. Его уроки не прошли даром. От удовольствия он прикрыл глаза и подставлял мне губы. А я уже знал, что сегодня он расположен к лени, значит, я могу делать, что хочу. Я стал ласкать его плечи, сильно проводя по коже кончиками пальцев, с радостью чувствуя, что государя охватывает возбуждение. От этого и у меня все тоже пришло в полный порядок.
— В воде мы, кажется, еще не занимались любовью? — с тихим смехом произнес король, чуть отстраняясь от моих губ.
Я даже заворчал от нетерпения и снова потянулся к ним, но он рассмеялся и отстранился еще дальше.
— Ну, что ты рычишь на меня, как волк на барашка?
Дотянуться до его губ я не мог и от вожделения уже плохо соображал, что делаю. Чтоб сохранить равновесие, я обхватил бедрами его бока, крепко обнял за шею и, силой приблизив его голову к своему лицу, принялся с жадностью целовать. Некоторое время Арагорн отвечал на мои поцелуи, только поблескивали глаза под полузакрытыми веками. Я ерзал по нему от нетерпения, а он вдруг с такой силой обнял меня, что у меня вырвался невольный возглас нетерпения и досады. Услышав его, государь не медлил. Он заставил меня снова сесть спиной к себе. От этого весь мой нетерпеливый порыв ушел, а он провел ладонью по животу и бедрам, и, приподняв, быстро овладел мною. Я откинулся ему на плечо, зная, что от прикосновения моих волос к коже он приходит в безумие. Его плоть пронзала меня все чаще и чаще. Я повернул голову, чтоб хоть краем глаза видеть его лицо, а он стал целовать меня в щеку и краешек губ. Я кое-как отвечал на его поцелуи, а вода в ванной плескалась все быстрей и быстрей, переливаясь через борта.
Наконец все закончилось. Мое семя смешалось с водой. Арагорн с громким вздохом откинулся на край ванны. Я перевернулся и лег на него сверху. Мне нравилось, когда он позволял мне лежать с ним так, животом к животу, бедрами к бедрам. Мы отдыхали. И все же томимый сызнова зарождающимся желанием, я провел губами по его груди к плечу.
— Ну? — сказал он, приоткрывая глаза. — Это ты даешь мне понять, что я должен продолжать?
— Нет. — солгал я.
Но, даже против воли, возбуждение охватывало меня все сильней. Арагорн почувствовал это еще прежде, чем на любовное томление отозвалась моя плоть. Он бросил накручивать на палец мои волосы и крепко обнял. Я припал губами к его губам, радуясь тому, что и мне удалось вновь разжечь в нем любовное пламя. Сам я был уже так возбужден, что с трудом владел собой.
Арагорн внимательно посмотрел в мои глаза, улыбнулся и тихонько проговорил:
— Подожди, дай мне встать.
Я послушно выбрался из ванной. Он подошел к низкой лежанке, опустился на нее и поманил меня к себе. Я лег рядом с ним, и вскоре наши тела снова сплелись в объятиях.
В том, что государь позволял мне проделывать с собой тоже, что он сам делал со мной, я не видел ничего для него постыдного или развратного. Он всегда был самим собой. И никогда с такой непререкаемой ясностью и полнотой не представало передо мной его величие, чем во время, когда я держал его в своих объятиях.
Хватило меня не надолго и вскоре, удовлетворенный, полный благодарности, я в изнеможении опустил голову на его плечо. Арагорн слегка шлепнул меня, чтоб я слез с него и лег рядом.
— Доволен? — с нежностью спросил он у меня.
Я кивнул, и он улыбнулся.
— Я до смерти хочу спать, а ты?
— Я тоже.
— Тогда давай выбираться отсюда. Здесь душно.
Мы по очереди окунулись в ванну, чтоб смыть пот, потом я подал ему полотенце и одежду и оделся сам.
— Арагорн, — робко спросил я, — ты на меня не сердишься?
Он вопросительно взглянул на меня.
— Я не был груб с тобой?
Он понимающе улыбнулся и обнял меня за плечи:
— Всему свое время. Молодость думает только о своем голоде. Я тебя за это не упрекну, но мне еще придется поучить тебя кое-чему, за что твоя жена когда-нибудь будет мне благодарна. Пока что ты слишком быстро теряешь голову, если тебе приходится верховодишь в постели, мой гондорский воин.
Упоминание о какой-то там жене мне совсем не понравилось, но я все еще чувствовал себя пристыженным и не смел возмущаться.
Мы поднялись в опочивальню короля. Солнце садилось, близился к концу долгий летний день. В открытое окно сквозил легкий ветерок. Арагорн подошел к окну и замер, положив руки на створки. Я присоединился к нему, и некоторое время мы безмолвно смотрели на Город Королей. Наконец Арагорн вздохнул, окинув напоследок свой город одним долгим взглядом, и отошел от окна.
— Ложись, — велел он мне, — ты, должно быть, с ног падаешь от усталости.
Половину прошлой ночи я не сомкнул глаз. Стояла страшная жара, которую только нынче утром разогнал прилетевший с запада ветерок. Сначала мы пытались заниматься любовью, но только раздразнили и рассердили друг друга. Кое-как справившись со своими делами, мы улеглись спать, но в комнате даже с распахнутыми окнами стояла духота. Король беспокойно ворочался с боку на бок. Жару он ненавидит, сильно от нее страдает, а если она длится несколько дней подряд, утрачивает все свое врожденное величие и, во всяком случае наедине со мной, становится капризным и раздражительным, каким стал бы любой заурядный смертный.
Отчаявшись заснуть, когда он то и дело вздыхал и ворочался, я приподнялся на локте и спросил, не принести ли ему воды. Он отказался. Я склонился над ним и заглянул ему в лицо. Оно поблескивало от пота и как будто слегка осунулось. Я слегка подул в него, и Арагорн улыбнулся, но заворчал:
— Арменстар, ложись и спи, ты мне мешаешь.
Но я уже знал, что ему нужно. Я встал и принес из соседней комнаты большое опахало, одно из тех, что среди прочих подарков в прошлом году преподнес гондорскому королю император Харада. Усевшись с ним на край постели, я стал медленно овевать тело Арагорна.
Почувствовав прикосновение прохладного ветерка к разгоряченной коже, он открыл глаза и приподнялся на постели:
— Что это ты придумал, Арменстар? Ложись сейчас же.
— И не подумаю, — сказал я, — без этого вы все равно не заснете и мне не дадите спать.
Он приподнялся на локтях, пристально взглянул мне в глаза и неожиданно улыбнулся:
— А есть в тебе все же что-то от женщины, Арменстар. И, ты знаешь, как раз такую жену мне всегда хотелось иметь. Не станешь ли ты моей супругой?
От этих слов вожделение толкнуло меня изнутри с такой силой, как будто и не было всего полчаса назад показавшихся такими нежеланными объятий. Мне так и разбирало броситься на постель рядом с королем и добиться, чтоб он немедленно делом дал мне понять, что он в самом деле мой супруг. Но Арагорн снова улегся и устало прикрыл глаза. Он приподнял руку, словно хотел на ощупь приласкать меня, но его рука бессильно упала. Король Гондора крепко спал. Я отложил опахало и лег рядом с ним. Он лежал, вытянувшись на спине, чуть согнув одну ногу в колене. Я знал, что в такой позе он спит, только когда сильно утомлен, и все же, подстегиваемый любовным томлением, коснулся губами его щеки, смутно надеясь разбудить, но Арагорн даже не пошевелился.

В последнюю неделю осени мы отправились в Итилиен навестить князя Фарамира, с которым король кстати собирался обсудить кое-какие планы касательно восстановления Минас-Итиля. Я сопровождал короля вместе с десятком воинов.
Итилиен, заново заселенный, забывший о тлетворных ветрах с востока, некогда до времени срывавших листву в его рощах, снова сделался Садом Гондора. Осень в тот год затянулась. Мы неторопливо ехали по дорогам, любуясь садами в осеннем багрянце, на фоне которых так отрадно было видеть по-летнему пышную листву вечнозеленых деревьев.
На ночлег мы останавливались прямо в полях, потому что людские селения в этих местах пока что попадались редко. В первую ночь мы с Арагорном надолго засиделись у костра. Уже все воины улеглись спать, а часовые, оставленные скорей из предосторожности, чем по необходимости, отошли в сторонку и о чем-то беседовали между собой.
Убедившись, что они на нас не смотрят, Арагорн быстро обнял меня за плечи и поцеловал в губы, а потом принялся как ни в чем не бывало подкладывать сучья в костер. В этом весь государь. Глядя на него со стороны, ни за что не разгадаешь, что он за человек и на что способен. Он вечно погружен в свои думы, поглощен заботами о государстве, так что и не заподозришь в нем чувствительности. А он, укрывшись за непроницаемым величием последнего нуменорского владыки, все видит и все подмечает и над кем втихомолку посмеивается, к кому испытывает приязнь или даже еще более сильные чувства нипочем не даст понять.
— Интересно, — негромко проговорил он, — если бы узнали об этой нашей истории, что бы про меня сказали? Я бы всякого уважения лишился. Сказали бы, вот порочный человек!
Я решительно помотал головой:
— Нет!
— Думаешь? Полно! Я тебя избаловал, и от этого ты утратил чувство справедливости.
Глаза его смеялись, но в запальчивости я этого не замечал. Такие разговоры повторялись через некоторое время, выводя меня из терпения. Не знаю, чего желал добиться от меня король, или какими сомнениями хотел поделиться, но мне казалось, что он просто смеется надо мной.
— Ничего я не утратил! В вас нет пороков. Вы само совершенство!
— Ого! Пора покончить с этими нежностями по утрам. Если бы я имел твердость прогонять тебя на утреннюю поверку, где тебе, кстати, полагается быть, ты живо изменил бы мнение на мой счет.
Он неожиданно стал серьезным.
— Арменстар, в самом деле, что ты думаешь обо мне?
— Я вас люблю.
— Но за что? Говоря откровенно, во мне мало привлекательных черт. Да я весь состою из пороков, в чем ты, кстати, и сам мог убедиться, — он обнял меня за плечи и нежно провел согнутым указательным пальцем по щеке, — я знаю, я вижу, что ты любишь меня, но в толк не возьму, за что? Ты просто еще мальчик, Арменстар, тебе не хватает отца, поэтому ты тянешься ко мне, ну а я с тобой нянчусь…
— Я не ребенок! И не ваша любовница! — воскликнул я, с внезапной обидой вспомнив слова Берузира. Стражи обернулись на нас, и я перешел на шепот. — Я страж Цитадели и воин Гондора, если плохой воин и страж, то не обессудьте, другим я быть не могу! Я вас люблю, потому что вы мой король, за то, что вы само благородство, сама отвага, за то, что перед вами склоняются даже злейшие враги! Зачем вы говорите со мной об этом? Вы умеете читать в сердцах. Прочтите в моем сердце все, что хотите узнать, или, если не можете прочесть, я рассеку грудь мечом, и тогда смотрите сами, вы все увидите! Государь, посмотрите на себя, как мне вас не любить!
Он очень странно на меня посмотрел и неожиданно положил свою руку на мою. Я умолк, пораженный выражением его лица, сумрачным и скорбным.
— Да-да, мой мальчик, ты уже не ребенок, — тихо сказал он, — и твоя любовь временами пугает меня, словно предостережение свыше, потому что я далеко на так совершенен, как тебе представляется.
Я замер, не понятно отчего напуганный этими словами.
— Я знаю, что я хороший правитель, — молвил он, — пожалуй, мне не чужда и отвага, хотя я не считаю ее своей заслугой, ибо ценны лишь те качества, которые мы приобретаем ценой лишений и страданий, а не те, что дарованы от природы. Мне много довелось пережить и испытать, и во всех испытаниях я никогда не поступал наперекор совести, и это по праву мое достоинство. И все же то, за что меня любят и чтят подданные, мои друзья и ты, не достоинство, а недостаток. Я всегда и во всех превратностях жизни опирался лишь на самого себя. Я бы не назвал это гордыней, хотя, возможно, это какая-то редкая ее разновидность. Я вступил в противоборство с самим Врагом и одолел его. Меня не прельщает Запад, я чувствую, что мне достанет собственной мудрости устроить жизнь в моем королевстве, как должно. Митрандир склонялся передо мной, но он же как-то предупредил меня. Он сказал: «Люди Нуменора были порочны и склонялись ко злу — Единый низверг Нуменор. Он пощадил лишь Верных». «Да, — с гордостью ответил я ему, — Верные не были порочны, никогда не склонялись перед Врагом и не исполняли его волю». «Нет, — сказал Митрандир и его взгляд испугал меня, как никогда в жизни ничто не пугало, — Единый не желает, чтоб Верные кичились своей добродетелью, только ради этого он и пощадил твой род».
Я ничего не понял из того, что сказал Арагорн, но в его словах было дуновение древнего ужаса, от которого заледенела кровь в моих жилах. Государь, которого я любил и почитал превыше всех людей на земле, вдруг стал мне страшен. На этом человеке незримо лежала рука Всевышнего, и сам Черный владыка не испугал бы меня больше, чем он в этот момент. Но от этого, наперекор ужасу, во мне возгорелась любовь, и я готов был закрыть его собой даже от глаз Единого.
Мне понадобилось довольно много времени, чтоб прийти в себя. Я весь дрожал, зубы у меня стучали, спина под одеждой была мокрой от пота. Арагорн накинул мне на плечи свой плащ и прижал к себе. Так, обнявшись, мы сидели очень долго, и вот что странно, за все это время стражи ни разу не подошли к костру, хотя ночь шла своим чередом и уже перевалила за половину. Понемногу я успокоился, и Арагорну удалось убедить меня лечь спать. Мы никогда больше не возвращались к этому разговору, но память о нем я сохранил навсегда и по сю пору испытываю невольный трепет ужаса, взирая на каменное изваяние Исилдура в тронном зале Цитадели. «Единый не желает, чтоб Верные кичились своей добродетелью, только ради этого они и пощадил их род».

На следующий день вечером мы вошли в небольшое село. Королю и его свите предоставили для ночлега один из домов, нам, воинам, предложили устроиться на сеновале. Что и говорить, осенью этот ночлег получше любого другого, и все же мне и еще четверым воинам пришлось пренебречь им и лечь в том же доме, где расположился король. Наш капитан настоял на такой, на любой взгляд излишней предосторожности. В передней комнате богатого крестьянского дома мы расстелили свои плащи прямо на полу и улеглись.
Сплю я чутко и проснулся среди ночи от еле слышного поскрипывания половиц. Решив, что это кто-то из воинов встал по настоятельной необходимости, я поглубже зарылся в свой плащ и снова закрыл глаза. Но входная дверь не заскрипела, но и чтоб кто-то ложился, я не слышал. Мне стало любопытно. Я подумал, что это не иначе влюбленный пробирается к предмету своей страсти. В Цитадели, в общей спальне Стражей меня иногда будили ночью вздохи и приглушенные звуки поцелуев, но у нас не полагалось обращать на это внимание, поэтому и теперь я, мысленно пожелав влюбленным приятного времяпровождения, накрылся плащом с головой. И вдруг кто-то коснулся моего плаща. Я удивленно поднял голову и увидел Арагорна. Он стоял, опустившись на одно колено, и с улыбкой смотрел на меня.
— Пусти-ка меня, — приказал он, и я, ошарашенный, спросонья плохо соображающий, послушно приподнял плащ, служивший мне одеялом. Король бесшумно скользнул ко мне и, обняв, с силой привлек к себе. Я окончательно проснулся и возмутился. Не вовремя же ему захотелось поразвлечься, в какое положение он ставит нас обоих!
— Что вы делаете? — шепнул я. — Увидит кто-нибудь!
— Я не хочу ждать. — с досадой бросил он. — Я хочу тебя сейчас.
Последовавший за этим поцелуй был таким долгим и горячим, что я невольно застонал. Арагорн тут же оторвался от моих губ и в шутку пригрозил:
— Попробуй только поднять шум — живо вылетишь из Стражей.
Я и ахнуть не успел, как государь уже обнажил на мне все, что его интересовало, и расстегнул свою одежду. Мне ничего не оставалось, как только сделать все, чтоб сохранить молчание, что было совсем не просто, таким страстным и настойчивым в своей страсти был король. Когда с любовью было покончено, государь привел в порядок свою одежду и поднялся. На прощание он крепко поцеловал меня и шепнул:
— Спи спокойно, Арменстар.
— Спокойной ночи, Арагорн, — ответил я, закрывая глаза, чтоб не видеть, как он уходит. Только что я негодовал на его приход, а теперь мне хотелось попросить, чтоб он остался. Мое одеяло еще хранило его еле уловимый запах, я поспешил укрыться им с головой и заснул с мыслью о своем возлюбленном.

Много спустя король рассказал мне, что в него были влюблены оба сына Элронда, с которыми ему привелось так много странствовать в годы юности. Он всегда отдавал предпочтение старшему — Элладану, но, одинаково сильно любя Элрохира, оба не желали, чтоб тот догадался об этой взаимности. Элладан приходил к Арагорну ночью, после того как Элрохир засыпал, и влюбленные упивались своей страстью безмолвно и бесшумно.

На исходе пятого дня пути мы прибыли в город князя Фарамира. Он и его супруга встречали нас у дверей своего дома. Йовин — прекраснейшая из женщин, высокая, статная и величавая и нежная, точно белая лилия. Я заметил, с какой любовью и радостью она смотрит на своего супруга, какими взглядами отвечает ей Фарамир, и порадовался счастью этой семьи.
Однако от меня не укрылось и то, что Фарамир как будто слегка вздрогнул, когда его взгляд случайно упал на меня, почтительно остановившегося среди прочих воинов позади государя. Он сразу же перевел взгляд на короля, как будто глазам своим не верил. Меня это насторожило, но Арагорн уже отпустил свою свиту. Мне пришлось удалиться вместе со всеми и до самого вечера, до того, как меня призвали к королю, я не вспоминал про странное поведение князя.
Арагорн сидел в своей опочивальне, уже готовый ложиться в постель. Увидев меня, он поднялся мне навстречу, обнял и расцеловал с куда большей нежностью и любовью, чем обычно. Мы легли. После того, как с неотложными делами было покончено, я вспомнил про Фарамира. Арагорн усмехнулся и, откинувшись на подушках, в задумчивости приложил руку ко лбу.
— Мы с Фарамиром друзья, он предан мне и любит меня, а я люблю и почитаю его, но любовь уже однажды делала нас противниками. — проговорил он. — Так, видно, проявляется давнее, неотвязное соперничество наших домов, связанных, между тем, искренней верностью и любовью. Мы оба были влюблены в юношу, который служил здесь у Фарамира. Я приезжал в Итилиен чаще, чем это было вызвано необходимостью, Фарамир гневался, но выставить меня вон, конечно, не посмел бы.
— И чем все кончилось? — с любопытством спросил я.
— А! Тому мальчику не нравился ни я, ни Фарамир. — рассмеявшись, ответил Арагорн. — В конце концов мы оба так ему опротивели, что он отпросился у князя и уехал на север, где и теперь живет, счастливо, надеюсь.
Я всем телом прижался к нему и поцеловал в плечо. Я не находил лучших слов, чтоб сказать, что я-то предпочитаю его всем на свете и мне нет дела до Фарамира. Он обнял меня одной рукой и еще крепче прижал к себе:
— Я уверен в твоей любви, — сказал он, серьезно заглядывая мне в глаза, — это наполняет счастьем мою жизнь. Мужчина слабое создание, знаешь ли. Если он сомневается в верности того, кому отдано ему сердце, он становится похож на тоскующего зверя, но я знаю, что мое сердце отдано в надежные руки. Ты можешь разлюбить меня, Арменстар, но никогда не предашь. И после того, как наша связь прервется, ты будешь самым верным и достойным из моих воинов, и память о нашей любви будет связывать нас всегда. А я постараюсь найти тебе в жены славную девушку, с которой ты будешь счастлив.
Я видел, что последние слова были сказаны им в шутку, и все же открыл рот, чтоб горячо возразить. В особенности мне было досадно слышать про жену. Вот уже не первый раз он заговаривает о ней, как будто я не повторял ему десять раз, что это в моей жизни всегда будет лишним. Род мой не настолько знатен, чтоб думать о наследнике, а помимо этого женщина — лишняя обуза. Король зажал мне рот рукой, прежде чем хоть одно слово протеста сорвалось с моих уст.
— Я уверен, что ты меня любишь, — с улыбкой повторил он, — Я знаю это, а слова мне не нужны.

Встревоженный и смущенный, я зачем-то решил изобразить обиду — вывернулся из его объятий и лег к королю спиной. Тот не возражал и через некоторое время я почувствовал, как он сам поворачивается на другой бок. Осторожно повернув голову, я к своей досаде увидел, что Арагорн мирно спит, в свою очередь повернувшись ко мне спиной.

Мы предполагали пробыть в Итилиене неделю. Как и тогда, в Осгилиате, король много разъезжал по окрестностям, всегда сопровождаемый Фарамиром. Между ним и государем определенно что-то происходило, и, не знай я благородство Арагорна, решил бы, что он намеренно дразнит своего наместника. Король брал меня с собой во все поездки, и вечером я, единственный из всех воинов, находился в покоях князя, среди прочих людей из свиты короля. Фарамир не спускал с меня глаз и всякий раз, когда я оказывался поблизости от короля или взгляд мой случайно падал на него, на чело князя набегала туча. Я старался вести себя так, как если бы между мной и Арагорном ничего не было. Мне было жаль Фарамира. Он, определенно, не знал о нашей связи, но что-то подозревал, и эти подозрения по какой-то причине были ему неприятны. Мало того, он начал оказывать мне знаки внимания, подобные тем, какие оказывает влюбленный предмету своих чувств. Арагорн не препятствовал этому. Он делал вид, что вообще ничего не замечает, но я-то слишком хорошо знал его. Он все прекрасно видел, и его глаза начинали весело и как-то зловеще поблескивать всякий раз, когда Фарамир обращался ко мне. Тогда-то я и понял, что ревность, в особенности беспричинная, развлекает и возбуждает его, как и любого мужчину.
— Как тебе нравится Фарамир? — прямо спросил он, лежа со мной в постели ночью. — Он к тебе очень внимателен. Ты ему нравишься. И то сказать, твоя весна вступила в пору дивного расцвета, от тебя можно голову потерять. Придется мне, наверное, тебя запереть, когда вернемся в Минас-Тирит, иначе все мои Стражи сойдут с ума.
— Не жестоко ли то, что вы делаете? — с сомнением в голосе спросил я. — Ведь князь думает, что мое сердце свободно…
Арагорн искренне рассмеялся.
— То есть ты полагаешь, что я специально мучаю его, беднягу? О, ты сильно недооцениваешь Фарамира. Он все же сын Денетора и унаследовал его проницательность, уж я это знаю. Он прекрасно понимает, что я не по наивности вожу за собой такого красавца и, думаю, осведомлен не только о наших отношениях, но и о том, как долго они продолжаются, и кое о чем другом. Фарамир умен и умеет задавать нужные вопросы нужным людям. Он принял вызов и получает от этой игры удовольствие. Увидишь, он еще попытается обольстить тебя. А мне, боюсь, туго придется. Фарамир гораздо моложе, да к тому же хорош собой.
Проговорив это, Арагорн шутливо поцеловал меня в щеку. Я нахмурился и отодвинулся.
— Ну что такое? — спросил он.
— Мне это все не нравится! Я скажу Фарамиру, что люблю только вас, и положу конец этим дурацким ухаживаниям. Мне они неприятны!
— Хорошо, — согласился король, — скажи, только не с глазу на глаз. А то, смотри, как бы он тебя не переупрямил. Препятствия его, знаешь ли, только подзадоривают.
— Тогда, если вы в самом деле меня любите, прекратите это сами! — потребовал я. — Скажите князю…
Король глубоко заглянул мне в глаза. Как всегда, когда он испытывал возбуждение, его зрачки расширились, в них появился глубокий, темный блеск, так не схожий с их обычным суровым выражением.
— А тебе в самом деле не нравится Фарамир? — странным голосом спросил он.
— Он нравится мне, как доблестный воин и ваш друг, — искренне ответил я, — но я никогда не предпочту его вам.
Я чувствовал, что делается в душе государя. Он крепко обнял меня, и я всем телом прижался к нему.
— Да. Ты все же любишь меня! — дрогнувшим голосом проговорил Арагорн.
— Как вы можете сомневаться, государь? Неужели тех доказательств, которые я даю вам ежедневно, недостаточно? Тогда приказывайте, я все исполню, но не мучайте меня больше! Вы же видите, эти разговоры терзают меня! Зачем только вы их заводите?!!
Арагорн со стоном прижался губами к моей щеке.
— Прости. Я все никак не могу поверить, что ты меня любишь, должно быть, оттого, что сам влюбился в тебя с первого взгляда. Если бы ты знал, что творилось тогда со мной! Я думал, что рассудка лишусь.
— Как! — в изумлении воскликнул я. — Не может быть!
— Ну, а каким я был в твоих глазах? — с лукавой улыбкой спросил Арагорн. — Хотя, конечно, я и сейчас вижу в них того безупречного владыку. А ведь твой король сам дрожал от страха. Да, я, король Элессар, не побоявшийся вступить в бой с пятью назгулами, некогда победивший в поединке самого Саурона, трепетал, как последний воришка. Ты был так прекрасен и чист, я видел, что ничьи руки еще не касались тебя. В тебе я не находил ни капли нужных мне склонностей. Как я мог подойти к тебе, как мог сказать о своих чувствах? А ведь я сразу решил, что хочу спать с тобой. Не хочу принимать твою дружбу, твое уважение, нет, хочу взять тебя целиком.
— И вы сразу сказали мне об этом! При чем же тут страх?
— При том, что все это было сделано от отчаяния. Я ведь знаю, что не хорош собою, уже не молод, да что там, я знаю, что многим внушаю страх, навеваю холодность.
Я хотел с жаром возражать, но король нахмурился, и я промолчал.
— Если бы мне было двадцать пять, возможно, ты услышал бы от меня вдоволь вздохов и увидел вдоволь влюбленных взглядов, но мне столько, сколько есть, я мог рассчитывать только на удачу. И, ты знаешь, до самого конца не был уверен в ней. Ты уступал мне постепенно, ты ведь тоже влюбился в меня с первого взгляда, а я упрямо не хотел верить этому. Думал, в самом деле, точно воришка: «Хотя бы поцелуй от него получу», потом «Хотя бы раз лягу с ним в постель, но в этот раз сделаю все, что захочу, даже если он будет сопротивляться». И знаешь, единственный раз заподозрил, что ты останешься со мной надолго, когда ты страшно перепугался, впервые услышав от меня про любовь.
— Если бы я знал, что вас снедают такие сомнения, я лег бы с вами в первую же ночь, — сказал я.
— Э нет! Вот уж тогда ты точно умчался бы от меня быстрее лани. Я не ошибаюсь, в тебе очень много есть от женщины, Арменстар, ты тянешься только к сильному. Я оказался сильней всех, кто когда-либо встречался тебе на пути, ты — по праву моя награда. Не думаешь же ты, что при твоей красоте случайно так и не нашел себе возлюбленного или возлюбленную. Нет-нет, знаешь ты это или нет, но ты ждал меня.
Не знаю, должны ли были слова государя оскорбить во мне мужчину. Сердце мое с болезненной силой билось в груди. От волнения я лишился голоса и должен был собрать все силы, чтоб прошептать:
— Да, государь.
— И о Фарамире больше незачем говорить. — тихо, как будто самому себе проговорил Арагорн. — Но ты мне позволишь хоть немного поревновать тебя?
— Я не подам вам повод! — воскликнул я, а он, непонятно почему, только расхохотался в ответ.

На этом, конечно, не закончилась эта глупая история. Наши великие воители, как видно, заскучали, не имея возможности доблестно растратить силы на войне, и поэтому ухватились за свое бессмысленное соперничество. Не будет преувеличением сказать, что обоим эта схватка, вне зависимости от исхода, доставляла живое удовольствие. Я сердился и подчеркнуто старался не обращать на них обоих внимание. Я очень хорошо понимал того юношу, имя которого так и осталась мне неизвестным, — эта веселая забава кого угодно из себя выведет. Арагорн так далеко зашел, что даже соглашался ради нее проводить ночи без меня, поскольку я отказывался делить с ним ложе до тех пор, пока мы не уедем из Итилиена. Раздосадованный и обиженный, я много раз думал о том, что мне следовало бы наказать государя. Уж слишком он уверен в моей верности. Что бы он сказал, если бы я в самом деле начал отвечать на ухаживания Фарамира? И все же я знал, что никогда не приведу свои намерения в исполнение. Я понимал, что, поступи я таким образом, и игра перестанет быть игрой, а от этого будут страдать все: и король, которому я нанесу рану в самое сердце, и Фарамир, которого я не любил, следовательно, должен был скоро покинуть, да и я сам. Поэтому я терпел, все прощая государю, однако, как ни старался выказывать вид равнодушия, совершенно остаться в стороне конечно не мог.
Безмолвное соперничество короля и наместника продолжалось, тем более напряженное, что ни один из них не желал признаваться, что участвует в нем. На мне скрестились две воли, давно искавшие повод схлестнуться в единоборстве, и ежеминутно я ощущал на себе их гнет. Если именно это Арагорн назвал словом «обольстить», то Фарамир был опасным противником. По вечерам, когда король, наместник и ближайшие к ним люди собирались в большой зале, он не спускал с меня глаз, и у меня трусливо замирало сердце. Облик Фарамира и Арагорна неуловимо схож. В их жилах течет кровь одного и того же великого древнего народа, но Фарамир моложе и в отличие от короля, очень хорош собой. У него тоже серые глаза, но если государь смотрит сурово и лишь изредка приветливо и ласково, то Фарамир позволяет чужому взгляду проникнуть в самую глубину своих красивых глаз, не иначе как для того, чтоб вскружить голову предвкушением того, какой будет любовь столь доблестного и кроткого сердцем воина. Окунувшись в эти глаза однажды, хочется сделать это еще и еще раз, а в голове мелькают непозволительные и сладостные образы. И всегда, стоило мне засмотреться на Фарамира, я чувствовал рядом присутствие Арагорна. Была ли то магическая власть, или так проявляла себя сила его любви, но я всем телом чувствовал исходящие от него токи сладострастия. Он безмолвно призывал меня, и блистательный образ Фарамира мерк перед моими глазами.
Надо ли говорить, что двух вечеров вполне хватило мне, чтоб насытиться этой игрой до отвращения. Ночью я содрогался в своей одинокой постели, мечтая, кажется, сразу об обоих, а днем не знал, куда девать глаза, полагая, что двум мудрым правителям не составит труда прочесть в них тайну моих ночных бдений.
Я с трепетом ожидал развязки. И она наступила в тот момент, когда я меньше всего ожидал этого. В пятый день нашего пребывания в Осгилиате, после обеда, когда все мои приятели разошлись кто куда, я сидел один в нашей общей комнате. Неожиданно дверь открылась, и стремительным шагом в комнату вошел Фарамир. Я вскочил ему навстречу, готовый дать отпор, поскольку решительность, которой дышал весь его облик, не оставлял сомнений в намерениях князя, но Фарамир опередил меня. Он бросился ко мне и, прежде чем я успел увернуться или отскочить, стиснул в своих объятиях.
— Ну, хватит, — жарко проговорил он мне прямо в лицо, — мне надоело ходить вокруг да около. Знать не желаю, что у вас там с королем, но ему придется поделиться.
Он попытался поцелуем открыть мои губы, но я сжал их что было сил.
— Ах, вот как! — раздраженно бросил он. — Что это? Ты упрямишься, или хочешь подороже продать свою честь?
Он еще тесней обнял меня и снова попытался поцеловать. На этот раз у него почти получилось.
— Оставьте меня! — крикнул я и забился, силясь вырваться из его объятий.
В его глазах блеснул гнев, у меня сердце затрепетало от страха, но князь тут же овладел собой, отступил и опустился в кресло. Он снова был спокоен, а облик его был так величав, что я безо всякого на то основания испытал стыд перед ним.
— Арменстар! — после долгого молчания спокойно позвал меня Фарамир. — Скажи мне только одно слово, между тобой и государем в самом деле любовь?
Я кивнул.
— Прости меня.
— За что вы просите прощения?! — воскликнул я. — Я знаю, вы ни за что не перешли бы дорогу королю, если бы знали…
Фарамир низко опустил голову и поднял руку в знак того, что запрещает мне говорить дальше. Немного спустя он поднялся и, не глядя на меня, вышел из комнаты, а я направился к себе, чтоб собрать вещи, собираясь немедленно уезжать.

Король догнал меня уже за пределами города. Еще издали он окликнул меня. Я придержал коня, и Арагорн скоро поравнялся со мной.
Не слезая с седла, он обнял меня одной рукой и прижал к себе:
— Прости меня, Арменстар. — сказал он.
Это был день сплошных просьб о прощении. Он прижался щекой к моей щеке, и я почувствовал, что она мокра. Я с удивлением взглянул ему в лицо. Он, должно быть, плакал всю дорогу. Слезы струились у него из глаз. Сердце мое преисполнилось жалостью и любовью. Я стал поцелуями осушать его слезы и тихо спросил:
— Сударь, почему вы плачете?
— Слишком сильно люблю тебя. — ответил он.
Я взял его руки и поочередно поцеловал их, потом прижался к ним лицом.
— Не любите меня так сильно, иначе я сойду с ума, — тихо проговорил я.
Он не отнимал рук. Некоторое время мы сидели неподвижно, как некогда Тингол и Мелиан, которых любовь приковала к месту на целый год. Потом я поднял голову и увидел, с какой нежностью смотрит на меня король.
— Я люблю вас! — воскликнул я, раненный в самое сердце этим взглядом.
— Я знаю. — ответил он. — Пойдем.
Мы спешились и, предоставив лошадям самим добираться до ближайшего жилья, пошли пешком к берегу Андуина.

Ноябрь-декабрь 2005