Knigalistev________ФОРМЕНОС_______
Клод и Марго.

ФОРМЕНОС


Глава 1
Авторы выражают признательность Дарт Валери, во многом вдохновившей их на это, не совсем печатное, произведение.

Мой папа — Феанаро,
Но я его люблю…
Ассиди и Эллин


— О'кей, — сказал он, — пойдем, Джек. Я тебе покажу восьмое чудо света.
— Неужели? Я что, должен буду удивиться?
— О, да. Я думаю, ты вообще офигеешь.
Стивен Кинг «Извлечение троих»

Предупреждение:
Авторы заранее приносят свои извинения за всевозможные анахронизмы и неточности, чтобы предупредить такие возражения, как:
В Валиноре не было смены дня и ночи!
У эльфов волосы на теле не растут!
Феанор не хранил сильмариллы в бункере!
И так далее. Как обычно, данный Валинор является исключительно плодом фантазии авторов, и претензии принимаются только с оплаченной путевкой в Благословенную Землю.


Утро в Форменос всегда начиналось одинаково. В полпятого во двор выходил Феанор, окидывал окрестности привычно сумрачным взглядом и шел проверять замок на бункере с Сильмариллами. В пять производилась побудка. Сыновья Феанора, вымуштрованные им за всю их жизнь до состояния роботов-автоматов, вскакивали с постелей и стремительно одевались. В пять ноль три Феанор прохаживался перед шеренгой сыновей и раздавал взыскания. Взыскания выдавались в форме нарядов на несение почетного караула у дверей бункера, затрещин и оплеух. Маглор удостоился отдельного взыскания за отсутствие энтузиазма. Наконец Маэдрос навел окончательный блеск на сапоги с помощью носового платка Карантира, Куруфин судорожно причесался пятерней. Можно было начинать церемонию поднятия флага.
Флаг подняли, все семеро сыновей буйного папаши одинаково обалделыми от недосыпа и полными энтузиазма глазами провожали уплывающий в высоту стяг со звездой Феанора. Когда церемония закончилась, Феаноринги построились в шеренгу и дисциплинированно промаршировали за папой завтракать. Мама от них давно ушла, не выдержав суровой дисциплины и невыносимого характера мужа, так что завтрак готовил Амрос, который для этого встал в четыре утра. Близнецам вообще приходилось выполнять самые тяжелые и неприятные обязанности, а старшие им спуску не давали.
За столом обычно царило молчание. Феанор рассеянно жевал, что давали, погруженный в свои мысли, только периодически отвешивал затрещину какому-нибудь чаду, не в очередь ухватившему кусок. Чада ели торопливо: знали, что до обеда ничего не получат из дисциплинарных соображений. Особенно старались близнецы, однако Карантир все-таки вывернул кисть Амроду, и тот, тихо пискнув от боли, уронил кусок лепешки, которая мгновенно исчезла во рту старшего брата. Громко кричать и жаловаться здесь не полагалось.
Поев, Феанор быстро распихал сыновей по делам. Маглор отправился в наряд сторожить бункер. Меланхоличный менестрель прихватил с собой лютню, ему в сущности было все равно, где играть свои напевы. Карантир пошел с папой в мастерскую, ему предстояло весь день ассистировать Феанору под аккомпанемент окриков и затрещин. Близнецы, обязанности которых никогда не менялись, ринулись прибираться. Маэдроса откомандировали в Тирион послушать, что говорят. Келегорм с Куруфином собирались на охоту с Ороме, о чем сообщили папочке льстивыми голосами. Это была их обычная отмазка, когда они намеревались заняться своими делами.
Амрод и Амрос мыли посуду и тихо жаловались друг другу на жизнь. Жители Тириона, глядя на двух прекрасных эльфийских принцев, одетых в шелк, на породистых лошадях проезжавших по улицам, даже не представляли, какой тяжелой и ужасной была их жизнь. Два золотоволосых красавчика были совершенно беззащитны перед старшими братьями, которые шпыняли близнецов, отыгрываясь за свое подчиненное положение при папочке. Близнецы готовили еду, убирались, чистили братьям сапоги и выполняли еще другие обязанности, к которым относились неоднозначно. Женщин Феанор не терпел, мысль о том, что какой-нибудь сыночек уйдет и заведет отдельный дом, была для него невыносима, и детей он держал в аскетической строгости. Так что все управлялись, как могли.
Амрод вытер очередную тарелку и, засучив рукав, показал Амросу синяк на предплечье.
— Это Келегорм, — пожаловался он. — Он так вчера схватил меня за плечо, что до сих пор след остался. Какая же он все-таки скотина.
Амрос покачал головой.
— Скажи Маэдросу, он его побьет.
— Ага, а потом знаешь, что они с Карантиром со мной сделают?
Амрос вздохнул. Он знал.
В кухню быстрым шагом вошел Маэдрос. На нем были высокие сапоги со шнуровкой для верховой езды, простой серый костюм и длинный плащ. Он окинул близнецов цепким взглядом и скомандовал:
— Амрод, поедешь со мной. Собирайся.
Не приученный медлить близнец тут же вытер руки и выскочил из кухни. Амрос проводил его долгим завистливым взглядом. Маэдрос взял его за подбородок. Амрос тут же расслабился, завис и сделал покорное лицо.
— Если кто-нибудь из этих козлов — Карантир или Келегорм — будет лезть, скажешь мне.
Амрос посмотрел в суровое лицо старшего и вздохнул. Он знал, что Маэдрос всегда заступится за него, но он же не может присутствовать во всех местах одновременно.
Как только Келегорм увидел, что старший брат сел на лошадь и в сопровождении Амрода поскакал по направлению к Тириону, он тут же прошмыгнул на кухню.
Увидев брата, Амрос только тяжело вздохнул. Отступил к дальней стене, взял в руки тяжелую сковороду и приготовился обороняться. Келегорм улыбнулся ему блестящей хищной улыбкой. От возбуждения у него на щеках выступили красные пятна.
— Ну ладно тебе, — проговорил он вкрадчиво, медленно приближаясь к Амросу, — ну что ты, право слово. — Амрос молчал, ожидая внезапной атаки, на которые Келегорм был большой мастер.
— Ты же собирался охотиться, — наконец выдавил он.
— Я и охочусь, — ответил Келегорм. — На тебя.
— Уйди, в последний раз предупреждаю, — сказал Амрос.
Близнецы, к сожалению, обладали совершенно несчастной внешностью, такой же несчастной, как их имена. Оба хрупкие, с бледно-золотистыми вьющимися волосами до плеч, с огромными глазами в длиннющих ресницах, взглядом робкой лани и нежно и женственно очерченным ртом, они всегда имели такой трепетный и нежный вид, что их хотелось припереть в угол и немедленно начать мучить. А потом заняться чем-нибудь поинтересней, так что и Амрод, и Амрос уже могли дать фору в сто очков уличной проститутке в плане умения ублажать мужчин. Нельзя сказать, что это им так уж и не нравилось. Амрос, например, истерически обожал Маэдроса. Когда он видел его рыжие кудри и улыбку, у него сердце проваливалось куда-то в желудок и билось там, вызывая помутнение в глазах и звон в ушах. Он мечтал о Маэдросе по ночам, а когда ласки какого-нибудь Карантира становились совершенно непереносимыми, то воображал, что это и не он вовсе, а любимый старший брат; тогда он кончал под своим партнером через полминуты от одной только мысли об этом. К сожалению, Маэдрос вел абсолютно аскетический образ жизни. Женщины его не интересовали, он все знал о шалостях своих бешеных братцев, но с ними у него был разговор короткий. Рука у старшего сына Феанора была тяжелая, так что он просто сразу давал в глаз, и дня три близнецов никто не беспокоил. Сам же он относился к сексуальным забавам, как казалось Амросу, с некоторым презрением. Поэтому юноша страдал, снедаемый, с одной стороны, пылкой страстью к недоступному мужчине, а с другой — терзаемый домогательствами остальных, совершенно им нелюбимых.
Вот и сейчас Маэдрос взял с собой Амрода, и вместо трех упоительных часов, в течение которых Амрос мог бы смотреть на рыжего Феаноринга, разговаривать с ним и, может, даже прикоснуться, он вынужден был стоять в углу кухни со сковородкой в руке и смотреть на приближающегося Келегорма, зная, что всякое сопротивление бесполезно.
В дверях кухни показалась высокая фигура Карантира. Он сделал все возможное в пределах личной безопасности, чтобы отец выгнал его из мастерской.
— Эй! Что это ты? Без меня? — весело воскликнул он, срывая с себя куртку. Под курткой на сыне Феанора была рубашка, застегнутая только до середины груди. Карантир носил свои вещи так, чтобы они подчеркивали его вызывающую, как у самого Феанора, красоту.
Келегорм быстро повернул голову в сторону вошедшего брата, успев одной рукой молниеносно отбросить в сторону сковородку, которой его попытался огреть Амрос.
— Ладно, братишка, так и быть, — лениво проговорил Келегорм, снова переводя взгляд на младшего брата. — Я дам тебе попользоваться один раз.
Он ринулся вперед, сковородка отлетела в сторону. Амрос закрыл лицо ладонями, но Келегорм схватил его за локти и отвел руки брата от лица.
— Ты такой хорошенький, — жадно сказал он. — Почему ты все время упрямишься? Тебе же нравится. Разве нет?
Он приподнял колено и просунул его между ног Амроса. У того в самом деле сладко екнуло в животе. Если бы он не был влюблен в спокойного властного Маэдроса, а Келегорм обращался с ним хоть чуточку более нежно, Амрос с радостью разделял бы с ним постель.
Келегорм, продолжая удерживать руки брата, потянулся губами к его лицу.
— Отстань, — захныкал раздосадованный собственной слабостью Амрос. — Я не хочу, ты что, не видишь?
— Сейчас захочешь, — невозмутимо откликнулся Келегорм.
Карантир тем временем очутился позади Амроса. Он обеими руками обхватил брата за тоненькую талию и потянул его на себя, заставляя Амроса прижаться ягодицами к своим бедрам. Келегорм наконец занялся делом. Он обхватил губами верхнюю немного приподнятую губку Амроса и стал неторопливо, со знанием дела целовать.
Амрос не мог ничего с собой поделать. Возбуждение уже проникло в его кровь, заставляя сердце биться быстрей, окрашивая щеки румянцем и, самое главное, пробуждая к жизни вещь, которую Амрос с некоторых пор считал своим большим недостатком.
— О, наш маленький красавчик уже готов, — промурлыкал Карантир, запуская руку за пояс штанов Амроса.
— Тогда чего ты ждешь? — поинтересовался Келегорм. — Я тебе, так и быть, уступаю, но только с условием, что ты мне будешь обо всем рассказывать.
— Отлично, — заявил Карантир и рывком стянул с Амроса штаны, спустив их до колен.
Куртка на сыне Феанора была короткой и ничего не скрывала.
Амрос покраснел еще больше. Его эрекция стала только сильней после того, как член юноши оказался доступен взглядам двух мужчин.
Карантир положил ладонь на ягодицы брата, лаская их и бесцеремонно запуская между ними большой палец. Амрос застонал, полузакрыв глаза. В ласках Карантира всегда заключалась для него опасная сладость — Карантир слишком походил на отца и внешностью и манерами. Иногда Амросу казалось, что его ласкает Феанор. От этого кипящая кровь прилипала изнутри к коже юноши и он окончательно сходил с ума от страстного вожделения.
— Какой он нежный, — сказал Карантир. — Гладкий, точно шелковый, и у него такая крепенькая попка, а изнутри горячая и влажная. Одно удовольствие загонять ему.
Свободной рукой он стянул штаны, обнажая свой огромный член. Карантир приставил его кончик к ягодицам Амроса.
— Заставь его наклониться, — сказал он Келегорму. — Обожаю на это смотреть.
Амрос со стоном всем корпусом подался вперед, оттопыривая задницу. Ожидание приятного вторжения заставляло сжиматься его задний проход. Это была чувственная, возбуждающая прелюдия к любовной игре.
— Сделай еще раз вот так попкой, — хрипло попросил Карантир, глубоко проводя указательным пальцем между ягодицами брата, — чтоб мне было приятней в тебя вогнать.
Его голос внезапно вырвал Амроса из сладкой истомы, в которую его погрузила близость двух мужчин. Он вспомнил, сколько раз Карантир таким же ласковым голосом просил его взять у себя в рот или подставить задницу, и он не осмеливался отказывать, зная, что наградой за отказ будут безжалостные побои.
— Оставь меня в покое! — заорал Амрос.
— Ах, вот как, наш маленький упрямец упирается! Келегорм, держи его! — приказал Карантир.
Келегорм до боли стиснул запястья брата, а Карантир со всего размаху всадил ему.
Амрос взвыл. Боль раздирала его пополам. Огромный член Карантира причинял ему неудобства, даже если его вводили медленно, а не так грубо и жестко, как сейчас. Не обращая внимания на крики брата и его попытки вырваться, Карантир трахал его, загоняя ему внутрь по самые яйца, так что у Амроса подгибались ноги. Он бы упал, не поддерживай его Келегорм. Старший брат с холодным любопытством вглядывался в лицо младшего. Амрос зажмурился, чтоб не видеть этих взглядов. Когда Карантир с яростным криком кончил в него, он был уже на грани изнеможения. Ноги не держали его, руки затекли и ныли, болела даже спина. Последние несколько минут Амрос жевал куртку на груди Келегорма, чтоб не стонать от боли. Обжигающая волна семени, низвергнувшаяся в него, вернула сыну Феанора сознание, которое он почти уже терял.
Карантир, помедлив, извлек из него член. Это движение вызвало у Амроса еще один болезненный стон. Келегорм поставил его прямо и отпустил.
— Ты его не заездил? — обеспокоенно спросил он Карантира. — Я тоже хочу получить свое!
Карантир повернул Амроса к себе и похлопал по щеке. Тот открыл глаза. Карантир ухмылялся, на его щеках все еще горели алые пятна.
— Нормально. Забирай, а я посмотрю.
Келегорм, стоявший сзади, прижал юношу к себе. Его руки провели по груди Амроса, и он шепнул ему на ушко:
— Бедняжка, как он тебя… Ну ничего, сейчас будет хорошо.
Амрос тяжело дышал. Ему было все еще больно, но он был возбужден насилием. То, что ему это нравилось, возмущало юношу, но он ничего не мог с этим поделать, и ему было стыдно из-за этого. Келегорм не спешил. Он медленно ласкал Амроса, целуя его в затылок, и нашептывал на ухо, как он сейчас будет это делать, медленно, чтобы Амросу было приятно, чтобы он не пропустил ничего из того, что с ним будет происходить. Его рука сжала ягодицы юноши, который уже забыл про боль и только вздрагивал от накатывающего волнами вожделения. Карантир, вглядывающийся в его лицо, осторожно взял в руку его член.
— Просто прелесть, — пробормотал он, поглаживая его, — этот маленький дурачок кричит, что ничего не хочет, а у самого стоит.
Келегорм просунул два пальца между ягодиц юноши.
— Отлично, — прошептал он на ухо Амросу, — ты совсем мокрый, мне будет легко вставлять.
Амрос застонал. Братья пользовались смазкой очень редко и по его большой просьбе. Им нравилось вгонять ему насухо, и потому Амрос только второго мужчину принимал без труда. Сейчас ему уже нестерпимо хотелось, чтобы брат овладел им.
— Становись на четвереньки, — подпихнул его в спину Келегорм. — Давай.
Амрос подчинился, опустив голову, глядя на отделанный золотистой с черным плиткой пол кухни и с нетерпением ожидая, когда же наконец Келегорм в него войдет. Каждый раз, когда с ним это делали, он ждал, что сейчас, вот сейчас, это сделают нежно и так, что ему не будет больно, но его ожидания почти никогда не оправдывались. Келегорм еще раз провел руками по его шелковистой заднице.
— Потрясающе, — сказал он сладким задыхающимся голосом, — жаль, здесь нет второго.
Карантир засмеялся. Он уже опять был возбужден и сжимал в руке собственный член, глядя во все глаза на эту картину.
Келегорм входил быстро, и Амрос охнул, когда твердый член уперся ему в то место, от прикосновения к которому он заводился, как сумасшедший. И все же он не хотел этого. Этого хотело его тело, но не он сам; вместе с наслаждением, которое он ощущал от того, что Келегорм ритмично двигался в его попке, он испытывал мучительный стыд от собственных стонов и вскриков и от того, что он бесстыдно извивается, стараясь надеться на его член поглубже. Он хотел совершенно другого мужчину. Он хотел, чтобы это был Маэдрос. Не переставая вглядываться в прихотливый узор на полу, он представлял себе, что именно он вот так же входит к нему на кухню, прижимает к себе, запускает руку за пазуху, а потом ставит на пол и входит в него, что не каштановые пряди волос Келегорма, а рыжие кудри Маэдроса касаются его спины и это он стонет у него над ухом…
Из сладких грез его вырвал голос Карантира. Изнемогающий от прилива жгучей крови Амрос поднял голову, и у самых его губ оказался член брата.
— Бери в рот, — приказал Карантир — Я не собираюсь сам стараться.
На глазах у Амроса показались слезы. Карантир только жестоко усмехнулся, его возбуждало зрелище чужих страданий, как Келегорма — зрелище чужого блаженства. Амрос покорно открыл рот.
— И не смей закрывать глаза. Черт тебя знает, может, воображаешь, что тебя трахает сам Мелькор, а я хочу чтобы ты знал, что это делаю я.
В эту минуту Амрос просто ненавидел брата за его чрезмерную проницательность. Сзади Келегорм удвоил усилия, и братья кончили одновременно. Келегорм все же не забыл о нем и, положив руку на член Амроса, заставил его кончить вместе с ним. Это было почти больно, и когда его освободили, Амрос опустился на пол, чувствуя тупую опустошенность и ломоту во всем теле. Это наслаждение и стыд, то что его все время заставляли спускаться со своих небес на землю и, собственно говоря, не давали телу никакого непрерывного удовольствия, изводило его, как болезнь. Он даже не смотрел на братьев и не пытался стереть с лица семя Карантира. Все было ужасно. А если Маэдрос когда-нибудь узнает, что с ним выделывают, он просто будет презирать его, как последнюю тварь. Если уже не презирает.
— Ладно, пошли, — сказал Карантир застегивающему штаны Келегорму. — Мне пора, а если отец поймает тебя здесь, то убьет.
— Пошли. Слышь, красавчик, мы еще зайдем вечером. Скажи Амроду, чтобы он меня ждал. Понял? Скажи «да».
— Понял, — едва слышно отозвался Амрос.
Он сам не помнил, сколько просидел на полу в тупой прострации. Он чувствовал, что чаша его терпения переполнилась до краев и больше он не может. В конце концов Амрос встал. Оделся и пошел к себе в комнату. Ему было наплевать даже на отцовский гнев, просто больше так продолжаться не могло. Он написал брату записку, и за полдень вышел из ворот Форменос и пошел куда глаза глядят.
Маэдрос и Амрод вернулись в Форменос поздно вечером. Амрод, не зная, что ему предстоит, был в прекрасном настроении. Маэдрос развлекал его всю дорогу в Тирион. Амрод не был влюблен в старшего брата, как Амрос, но очень любил его. Рыжеволосый красавец Маэдрос умел нравиться. Его единственного из всей семьи Феанора охотно принимали в Тирионе, где он рассказывал неприличные истории придворным короля Ингве и необидно ухаживал за дамами его супруги, выбирая по десятку за раз.
В Тирионе братья расстались. Амрод направился на площадь с фонтанами, поплескаться в компании беззаботных ваниар и попробовать подцепить себе кого-нибудь. Маэдроса ждали во дворце. Они встретились вечером у ворот. Амрод никого себе не нашел, зато весело провел время на одной вечеринке, где объелся взбитыми сливками и на пари целовался полчаса со всеми желающими, так что губы у него распухли и болели.
Маэдрос, взглянув на младшего брата, приподнял бровь, но ничего не сказал, а велел ему садиться в седло.
Прискакав в Форменос, они распрощались и отправились каждый в свою комнату. Амрод с порога окликнул брата и, не услышав ответа, решил, что Амроса забрал с собой Карантир или Келегорм. Амрод оглядел комнату и увидел на столе листок бумаги. Он подошел и развернул его. Почерком Амроса там было написано:
«Амрод, не ищите меня, пожалуйста. Просто передай отцу, что я не хочу больше жить в Форменос. Я больше не вернусь».
Амрод так и сел на стул, сжимая в руках листок бумаги. Амросу было легко давать указания. Его брат так и представлял себе, как он приходит к отцу и сообщает, что его младший сын больше не хочет жить в Форменос. Для начала Феанор поколотит его, потом отправит гонцов на поиски беглеца, а сам пожелает узнать, почему это Амрос воспылал жаждой самоопределения. Придется, конечно, рассказать о домогательствах Карантира и Келегорма, тогда отец поколотит его еще раз, потом позовет двух других своих сыновей, их тоже поколотит, а ночью они вдвоем побьют его.
Несчастный Амрод съежился на стуле. Действительность превосходила самые ужасные кошмары. Амрод поднялся, сжимая записку в кулаке. Идти к Феанору он не собирался. Вдруг его осенило, он выскочил за дверь и помчался прямиком к покоям Маэдроса.
Старший сын Феанора занимал не простецкую комнатушку, в какой ютились младшие дети, а несколько больших и удобных комнат. Он пользовался уважением отца, и тот предоставлял ему известную свободу. Например, отпускал его в Тирион или Альквалонде в любое время. Маэдросу не обязательно было спрашивать позволения отца, если он хотел поохотиться или устроить у себя маленькую пирушку с участием легкомысленной и неразборчивой в связях молодежи.
Амрод застал Маэдроса за чтением.
— Что случилось? — спросил старший сын Феанора, поднимая глаза от книги.
Амрод молча протянул ему на ладони смятый клочок бумаги. Маэдрос в мгновение пробежал его глазами, поглядел на Амрода, взял его за плечи и поставил перед собой.
— В чем дело? — спросил он.
— Это Келегорм и Карантир! — дал волю страху и гневу на братьев Амрод. — Они его довели!
Маэдрос нахмурился. Он все знал о том, что происходит в Форменос, но считал, что это делается более или менее с согласия обеих сторон. Несколько раз он заставал Амрода и Амроса расстроенными, со следами слез на лице, и устраивал Келегорму с Карантиром допросы с последующими телесными наказаниями средней тяжести.
— Пойдем, — сказал Маэдрос брату, взял его за руку и повел за собой.
Амрод послушно следовал за ним. Он был на полторы головы ниже своего высокого брата и выглядел на его фоне мальчиком-подростком. Он вприпрыжку поспевал за Маэдросом., не решаясь спросить, куда он его тащит.
Старший сын Феанора остановился перед дверями в покои Куруфина.
— Только бы он был дома, — пробормотал он и громко постучал.
— Кто? — раздался из-за двери голос Куруфина.
Маэдрос, ведя за собой Амрода, вошел в комнату. Куруфин был занят. Он один за другим внимательно осматривал при свете яркой лампы прозрачные кристаллы неправильной формы, лежавшие перед ним на столе.
— Здравствуй, Маэдрос, — сказал он. Амроду достался небрежный кивок головой.
В присутствии Куруфина Амрод робел. Куруфин был самым серьезным из всего выводка Феанорингов и больше всего походил на отца, не только внешностью, как Карантир, но и характером, который был у него, однако, не таким вспыльчивым и кичливым.
— Здравствуй, брат, — сказал Маэдрос. — Послушай, у меня есть к тебе просьба. — Он увел брата в другую комнату, велев Амроду оставаться у дверей. Они вернулись спустя несколько минут, и Маэдрос сказал:
— Побудешь у Куруфина. Спать будешь здесь.
— А ты?
— Я не знаю, когда вернусь.
— Но, может быть, заедешь сказать, как дела?
Амрод не был уверен, надо ли раскрывать при Куруфине тайну бегства Амроса.
— Ладно, малыш.
Маэдрос потрепал брата по плечу и вышел из комнаты, оставив его наедине с Куруфином.
Маэдрос вывел из конюшни свежую лошадь, вскочил в седло и выехал за ворота. Он не представлял, где искать Амроса, но у него была надежда на интуицию и на ту кровную связь, которая помогала Феанорингам чувствовать друг друга без труда. Эта связь всегда существовала и была одной из причин, почему, например, Карантир обожал доводить до слез Амроса. Амрос, более нежный и чувствительный, чем его легкомысленный братец, переживал все так пылко и живо, что Карантир имел отличную возможность наслаждаться не только телом мальчишки, но и его страданиями, так сказать, напрямую.
Маэдрос был в ярости. Он любил близнецов, как вообще любил всех, кто был меньше и слабее него, заботился о них по мере возможности, хотя и держал в строгости, потому что был к нежности не приучен. Воспитанный на казарменном положении, отцом, который мог влепить пощечину за замеченную им пылинку на сапогах и подавлял сыновей своей дикой энергией, брызжущей изо всех пор его могучего тела, Маэдрос плохо понимал, что такое нежность. Но если он и испытывал ее к кому-нибудь, то только к Амросу и Амроду. И к Амросу в большей степени, потому что его глаза робкой лани, доводившие остальных братьев до садистического безумия, поражали его в самое сердце, и старший брат таял от нежности и сострадания.
Поэтому рыжему нолдору пришлось сперва успокоиться, подышать и только потом он мог взять след.
След Амроса ощущался, как нежный серо-голубой туман, стелившийся низко у земли, и Маэдросу потребовался всего час, чтобы догнать брата. Он нашел его на полянке у небольшого, диаметром шагов в двадцать озерца, заросшего по берегам розовыми и сиреневыми цветами. Амрос лежал под плакучей ивой, уткнувшись носом в руки, и плакал. Его плечи вздрагивали, он даже не заметил подъехавшей лошади. Маэдрос спешился и подошел к нему. Он был зол на Келегорма и Карантира, он был зол на Амроса за его глупость, и поэтому рывком за плечо заставил брата обернуться. Амрос в испуге поднялся и заслонился локтем. Он был уверен, что его нашел Карантир и сейчас изобьет до смерти. Увидев этот жест, Маэдрос устыдился своей грубости. Он сел на землю рядом с дрожащим Амросом и положил руку ему на плечо. Амрос, опознав его, убрал руку от лица и съежился. После всех пережитых страданий ему совершенно не хотелось получить еще и суровую отповедь от обожаемого брата.
— Что случилось, малыш? — тихо спросил Маэдрос, заглядывая в прозрачные серые глаза Амроса. Эльф плакал долго, на щеках у него еще не засохли полоски слез, и у старшего сердце сжималось от жалости и негодования.
— Я больше не могу! — прошептал Амрос сдавленно. — Все, хватит, я туда не вернусь.
— Карантир?
— Да, и Келегорм, — Амрос пытался отвернуться, ему было нестерпимо стыдно.
— Что они сделали с тобой?
— А как ты думаешь? — ядовито спросил Амрос, злость которого была сильнее, чем преклонение перед Маэдросом.
И тут он с удивлением увидел, что на щеках старшего брата появился слабый румянец.
— Ты хочешь сказать… — начал он медленно.
— Да! Я именно это и хочу сказать! Они отодрали меня вдвоем куда хотели! И делают это каждый день, а если я сопротивляюсь, то бьют! — заорал истерически Амрос и, распахнув на себе рубашку, повернулся к Маэдросу лицом. На его нежном, чуть впалом животе темнели два отпечатка ладоней — следы рук Карантира. На плечах тоже были синяки, и внушительного вида лиловый засос красовался на стройной шейке. Амрос сорвал рубашку и повернулся к Маэдросу спиной. На шелковистой коже красным выделялись два рубца.
— Он огрел меня хлыстом, когда я не захотел ему отсосать, — сказал он глухо. — Карантир, он это обожает. Хлыст, разумеется.
Скомканная рубашка валялась на траве. Амрод обхватил себя руками. Вспышка прошла, как и не было, ему было плохо, муторно и хотелось плакать. Теперь Маэдрос точно будет его презирать. Он знает все и даже больше. Амрос ненавидел себя. Надо было наврать, что он поссорился с отцом. Хотя себя, ссорящегося с отцом, он даже в самом страшном сне представить не мог.
Он обернулся к Маэдросу. Лицо у того было цвета его медных кудрей.
— Я не знал, — проговорил Маэдрос. — Я просто не знал.
Вторая вспышка ярости ослепила Амроса. Он надеялся на Маэдроса. Это был его старший брат, ну хорошо, он не хочет с ним спать, но защитить-то он его мог!
— Конечно, ты не знал! Ты этим не занимаешься! Откуда ты только такой взялся! Явно не в отца! Ты вообще хоть раз в жизни трахался? Ты хоть представляешь, что такое, когда в тебя засовывают такой прибор, как у Карантира, и даже орать не разрешают! — слезы внезапно брызнули у Амроса из глаз, лицо искривилось.
Маэдрос не раздумывал ни секунды. Он шагнул к Амросу, по дороге подхватив его рубашку, и обнял брата. Амрос уткнулся лицом ему в грудь и затрясся в беззвучных рыданиях. Потом, чтобы было удобней плакать, он обхватил брата обеими руками за талию и прижался к его груди щекой.
— Ну-ну, хватит, малыш, — проговорил Маэдрос, положив руку на затылок брата. — Поедем-ка домой, пока отец не узнал обо всем.
Он заставил брата натянуть на себя рубашку, подсадил в седло и сам вскочил следом за ним на спину коня.
Маэдрос ворвался к Келегорму, у которого в этот момент находился и Карантир, когда братья уже собирались идти к Амроду с Амросом, алча крови и покорности. При виде Маэдроса Карантир вскочил с кресла и невольно сжал руки в кулаки, такое у старшего сына Феанора было разъяренное лицо. Но когда Маэдрос заговорил, голос его был вполне спокоен:
— Слушай-ка, — проговорил он, — тут до меня кое-что дошло.
— Что еще? — скривился Келегорм.
— Вы довели Амроса до того, что он сбежал. Благодарите свои счастливые звезды, что первым об этом узнал я, иначе отец спустил бы с вас шкуры вашими же хлыстами, дурачье!
Келегорм и Карантир мрачно переглянулись. Оба боялись Маэдроса. Он был вполне в силах отколотить их обоих зараз.
— Подожди, — начал был Келегорм, но договорить не успел.
Запал у Маэдроса догорел до конца. Он ринулся к братьям, ударом кулака свалил на пол Келегорма, а Карантира так хватил по ноге чуть ниже коленной чашечки, что он, завывая от боли, ничком рухнул на пол. Маэдрос изо всех сил пнул его в ребра и угостил точно так же пытающегося подняться Келегорма.
— Если вы еще раз начнете приставать к Амросу или Амроду, я вас еще не так отделаю, — пригрозил Маэдрос. — Так уж и быть, отцу я ничего не скажу. Пока, — угрожающе добавил он. Круто повернулся на каблуках и вышел за дверь.
Когда он вернулся в свои покои, измученный Амрос сидел на кровати. Рядом с ним сидел Амрод и гладил брата по голове. Маэдрос поглядел на них.
— Больше они вас не тронут, — мрачно пообещал он. — Амрод, ты будешь спать у Куруфина. А ты — здесь.
Амрод кивнул и встал.
— Давай, топай, — сказал Маэдрос. — Ему надо в себя прийти. Сейчас пойдем мыться.
От слабости Амрос едва держался на ногах. Маэдрос отвел его в купальню и, раздев, уложил в огромную каменную ванну. Он долго массировал его губкой, пока брат не расслабился под его руками и его напряженное лицо не приняло более-менее спокойное выражение. Маэдрос же, растирая хрупкое тело близнеца, ужасался следам старых синяков на его плечах и бедрах. Когда он заставил Амроса перевернуться на живот, то увидел, что на ягодицах юноши тоже синяки, а вокруг анального отверстия сильное раздражение, о происхождении которого трудно было не догадаться. Все эти увечья на стройном гибком теле мальчика вызывали у Маэдроса двойственные чувства. Его сердце разрывалось от жалости и еще от какого-то чувства, которое, будь он более искушен, он опознал бы как ревность. При этом он испытывал странный томительный восторг, глядя на линии бедер Амроса, на его тонкую талию, которую мог бы обхватить двумя пальцами, на его стройные лодыжки и розовые соски, нежные, как бутоны цветов. Даже синяки на его теле казались красивыми. Они словно оттеняли перламутровый цвет кожи, и Маэдросу хотелось прижаться к ним губами и целовать их, пока он не вберет их в себя целиком. Он старался не думать об этом, но думал, когда вынул юношу из ванной, натер целебным маслом и завернул в полотенце.
Амрос блаженствовал, как в раю. Он и не ожидал, что его отчаянная выходка так положительно отразится на его жизни. Он внезапно оказался под защитой Маэдроса и рядом с ним. Руки брата касались его, они были ласковыми и осторожными, Маэдрос разговаривал с ним, старался рассмешить, смотрел на него своими искристыми глазами, этого Амросу уже хватало для счастья.
Правда, вечером, когда он оказался на широкой постели Маэдроса, ему в голову пришла ужасная мысль.
Старший брат заснул сразу, а Амрос смотрел на его бледное, мерцающее в полутьме лицо и думал, что он наговорил Маэдросу всяких ужасов и брат теперь считает, что ничего, кроме отвращения, он к объятиям братьев не испытывает. И это была ложь. Амросу нравилось, когда его трахали. Он хотел, чтобы это делали по-другому, это правда, он хотел любви, а не этих страданий и унижений, но ему нравился секс. Ему нравился секс с мужчинами. И он не знал, как сказать это Маэдросу, которого он желал более всего на свете. Это был барьер более непреодолимый, чем их прежнее отчуждение. Амросу опять захотелось плакать, но он был так измучен, что заснул.
На следующее утро Амрод с удовольствием глядел на своих старших братьев. Карантир хромал, у Келегорма на скуле был отличный лиловый синяк, и они старались ни на кого не смотреть. «Ну-ну, — злорадно подумал Амрод. — Интересно, как они управлялись без нас? Друг с другом, наверное». Сам он отлично выспался в постели у Куруфина. Тот обращал на брата внимания не больше, чем на комнатную собачку. Впрочем, Амрод уже решил, что он этого дела так не оставит. Он не упустил момента и тщательно рассмотрел Куруфина, на которого прежде мало обращал внимания по причине его крайней занятости. Куруфин был похож на отца. Те же темные волосы и горящие светлые глаза. Только он был на вид поспокойней, хотя Амрод был уверен, что это чистой воды надувательство. Очевидно, Куруфин вкладывал всю энергию в работу, во всяком случае, в свободном состоянии Амрод его не видел. Куруфин никогда не ходил на пиры и вечеринки, не танцевал. Не пел, все время проводил в папиной мастерской или в своей собственной, водил профессиональную дружбу с Мелькором и вообще был крайне занят и удручающе серьезен. Поскольку в связи с военным положением в Форменос никаких развлечений не предвиделось, Амрод уже подумал, что он это исправит.
Он был куда легкомысленней своего близнеца. Их называли Луна и Солнце, так вот Амрод точно был солнцем, его красота была ярче, чем у Амроса, кудри отливали апельсиновой рыжиной, а глаза были почти синими. Амрод был и повеселей, и посмелее, и переносил все неприятности более легко, чем Амрос. Так и сейчас из его легкомысленной головы уже вылетели вчерашние события. И он с наслаждением строил предположения, удастся ли ему соблазнить Куруфина и если — да, то как скоро.
В этот день Маэдрос готовил сам при незначительном участии Амроса. За это Келегорм с Карантиром готовы были простить ему даже избиение. Маэдрос готовил так, что и Феанор просыпался от творческого транса и просил добавки, хотя обычно жевал, что дают, следя только, чтобы сыновья прилично себя вели. Режа оленину, Маэдрос размышлял, что теперь делать, если близнецов нельзя оставлять одних. Надо найти кого-то, чтобы следил за домом, готовил, Амрода отдать в подручные Куруфину, пусть хоть какая-то польза будет от остолопа, ну а Амроса… Амроса Маэдрос решил оставить при себе. Так безопасней.

Глава 2


На самом деле Амрод заблуждался на счет Куруфина. Он очень даже замечал младшего брата, отданного ему на попечение, просто не собирался это демонстрировать. Забавы Карантира и Келегорма он презирал, считал их несерьезными кретинами, которые только и могут, что охотиться, есть и трахать все, что движется. Так что внимание к младшему брату, принимавшему в этих забавах участие, казалось ему ниже его достоинства. Выслушав короткий рассказ Маэдроса о том, какими в действительности были эти развлечения, он пожалел близнецов, но сказал себе, что просто сделает то, что может, больше не подпустит к ним этих козлов, и на этом успокоился.
Но не совсем. Глядя на наглую красивую морду Карантира, Куруфин испытал несвойственное ему желание дать по этой морде сапогом. Оно возникло у него, когда он в красках представил, что этот поганец делал с Амродом. Он бы с удовольствием избил двух этих красавчиков, и сам сильно удивлялся этому желанию. В Куруфине бурлили те же страсти, что и во всем семействе, только он не давал им ходу.
Потом ему нравился Амрод. Суровый, серьезный и несколько застенчивый Куруфин даже немного завидовал Амроду, который легко входил в любую компанию, всем нравился, был все время веселым и никогда не задумывался над всякими тяжелыми и неприятными вещами, о которых часто размышлял Куруфин. Неотразимое, бьющее, как прямой солнечный свет, обаяние Амрода действовало на него, как глоток хорошего вина, и Куруфин был рад, что Амрод теперь все время рядом и сворачивается клубочком у него под боком по ночам. Приставать к нему Куруфин считал ниже своего достоинства, но иногда думал, что не отказался бы от какого-нибудь знака внимания от легкомысленного красавчика-близнеца. Например, от поцелуя.
Куруфин и не догадывался, что Амрод пристально следит за ним. После того, как Маэдрос оградил его и брата от посягательств Карантира и Куруфина, у Амрода образовался избыток свободного времени, который раньше тратился на отдых. От природы Амрод был оптимистом, жизнью наслаждался и считал, что удовольствия, в отличие от дел, ни в кое случае нельзя откладывать на завтра. Ему хотелось сделать что-нибудь приятное Куруфину, с которым он вот уже три дня разделял постель. Его спокойный характер прекрасно дополнял восторженность младшего брата. Амрод пока что ограничивался тем, что убирал комнаты Куруфина и украшал их цветами, которые очень любил сын Феанора. Куруфин старался принимать эти знаки внимания как должное, говоря себе, что мальчик просто благодарен ему за покровительство. Вечера они проводили, занимаясь каждый своим делом. Амрод десять раз мог сбежать в гости, но предпочитал оставаться с Куруфином и смотреть, как он работает. В первый же вечер ему прочли суровую нотацию относительно того, что можно, а в основном, чего нельзя в комнате Куруфина. Нельзя было трогать все вещи, которые стояли на рабочем столе, и частью те, что стояли на полу. Амрод поэтому скользил по жилищу Куруфина, как пушинка, чтобы не вызвать раздражения брата. Его пленяли драгоценные камни, во множестве разложенные на широких подоконниках и столе. Некоторые были потрясающе красивыми, такие Амрод видел раньше только в мастерской отца в более счастливые годы, когда Феанор еще не был так угрюм и зол. У Амрода чесался язык расспросить Куруфина обо всех этих заманчивых цветных игрушках, но он пока не решался сделать этого. Наконец Куруфин сам начал разговаривать с ним. Он в своем одиночестве сильно соскучился по компании. Он как-то вечером вдруг принялся объяснять брату назначение хитроумной машинки, которую держал в руках: машинка могла бесследно залечивать трещинки в камнях. Куруфин объяснял и даже снизошел до того, что ответил на робкие вопросы Амрода.
Юноша сидел на стуле, поджав ноги, обхватив колени руками, голова его возвышалась над рабочим столом Куруфина, залитом ярким светом. В рыжеватых волосах сына Феанора застряли золотистые искры. Амрод заметил, что Куруфину никто уже давно не подравнивал волосы, они отросли и лежали вокруг лица косичками. Чтобы волосы не лезли в глаза, Куруфин надевал на лоб медный обруч. Амрод, не дыша, смотрел на его профиль. Он был такой же четкий, как у Феанора, но в форме губ, линии носа и лба не было отпечатка суровости и гордыни, который придавал старшему сыну Финве сходство с изваянием недоброго божества из иного мира.
Амрод сам не понимал, какие вопросы задает, но, видимо, они были вполне уместны, потому что Куруфин отвечал терпеливо и даже с явной заинтересованностью. Потом он предложил Амроду самому обточить один из камней, опалово-белый, чем-то напомнивший Амроду голубиное яйцо. Амрод был польщен такой доверенностью до дрожи и весь вечер пыхтел, пока не принес Куруфину какой-то загадочный фаллический символ, кривой, но довольно гладенький. Куруфин внимательно осмотрел работу. Он знал, что близнецы в этом плане совершенно безрукие, но ему не хотелось расхолаживать энтузиазм Амрода.
— Молодец, — сдержанно похвалил он брата. — А что это?
— Я не знаю, — застенчиво отозвался Амрод. Под взглядом этих больших серьезных серых глаз под густыми тонкими черными бровями он совершенно терялся. — Я просто… Это я для тебя.
— Спасибо, — сказал польщенный Куруфин. Он подумал было переделать это во что-нибудь, но решил оставить так. Ему было приятно.
Через день, когда он вернулся от отца, с которым провел несколько приятных часов, обсуждая новое предложение Мелькора по поводу закалки стали, он подозвал к себе Амрода. Юноша подошел, отложив свою книгу. Когда Куруфина не было, он подумывал, не отпроситься ли ему в Альквалонде, но быстро передумал. Ему не хотелось лишать себя вечера в обществе старшего брата, который рассказывал про камни и как лучше закаливать мечи, про то, как работает их отец, и смотрел на него так пристально, что Амроду становилось жарко под его взглядом и так хотелось подойти, сесть на пол у его ног и прижаться щекой к бедру…
«Давно тебя не трахали», — сказал себе Амрод, почувствовав, что от близости брата и от чистого мужского запаха его кожи его бросает в сладострастную дрожь. Куруфин поглядел на него, как показалось Амроду, почти застенчиво.
— Это тебе, — сказал он и раскрыл ладонь. На ней лежала заколка для волос, сделанная в форме бабочки. Бабочка была резной, ее украшали несколько крупных золотистых топазов в цвет локонов Амрода и мелкие сапфиры, покрывавшие ее тельце, как синий блестящий бархат.
Амрод охнул и прижал ладонь ко рту.
— Мне? — спросил он, не веря своему счастью.
— Ну да. Я специально для тебя ее сделал, — заговорил Куруфин, глядя на него с беспокойством, вдруг не понравится. — Я думал, что она должна пойти к твоим волосам, видишь, цвет почти такой же, я специально выбрал… — он беспомощно осекся. Амрод дрогнувшими пальцами взял с ладони брата бабочку. Потом побежал к зеркалу и тут же заколол ей свои длинные, до середины спины волосы. Куруфин с улыбкой смотрел, как он, восхищенно ахая, крутится перед зеркалом. Ему действительно очень шло. В этот момент Амрод настолько напомнил Куруфину хорошенькую девушку, что сын Феанора даже покраснел от тех неприличных мыслей, которые пришли ему в голову. Разрумянившийся от удовольствия Амрод подлетел к нему и, порывисто обняв за шею, поцеловал в щеку.
— Спасибо. Мне так нравится!
Куруфин от застенчивости нахмурил брови, отрывисто кивнул и снова погрузился в работу.
Ночью Амрод никак не мог заснуть. Он тихо лежал рядом с беззвучно спящим братом и пытался понять, что же значил этот подарок, если он вообще что-то значил. Амрод никогда ни о чем так серьезно не задумывался. Подарок совершенно не вязался с его представлением о Куруфине, замкнутом и высокомерном, глядящем на него со снисходительным терпением и просто позволяющем Амроду оказывать ему мелкие услуги. А тут выяснялось, что он не только подумал о брате, он специально сделал для него что-то и, похоже, смутился, боясь, что Амроду заколка не понравится. Юноша с замиранием сердца подумал, что Куруфин к нему неравнодушен. Он не очень-то был склонен в это верить — будучи сам очень несерьезным, он и себя всерьез не принимал. Нет, конечно, Куруфин мог переспать с ним, просто потому что он был под рукой, да и о своих внешних данных Амрод был достаточно высокого мнения. Но вот так, смущаясь, даря подарки… Так за Амродом еще никто не ухаживал. И теперь он чувствовал себя очень дико — ему одновременно было приятно и как-то стеснительно, после этого еще больше невозможно стало приставать к Куруфину; если раньше он боялся его замкнутой серьезности, то теперь стал понимать, что брат думает о нем совсем не так, как он предполагал. И Амрод не хотел разрушать это впечатление. Как-то глупо было теперь вести себя с прежним легкомыслием, потому что Куруфину это могло не понравиться.
«Надо что-то сделать для него. Вместе с ним, — думал Амрод, старательно подавляя в себе желание ворочаться с боку на боку, чтобы не разбудить брата. — Надо позвать его с собой на вечеринку. Что он все время сидит здесь один? Ему надо отдохнуть». Он стал судорожно припоминать, какие праздники намечались в Тирионе и Альквалонде на следующей неделе. Это было хорошей идеей, хотя Куруфин мог и отказаться. Но Амрод собирался его уговорить. В крайнем случае, сказать, что там будет Карантир и он боится идти один. Решив это, он наконец заснул.
Куруфин не спал. Он лежал на спине и вглядывался в серое сияние в спальне сквозь приопущенные ресницы. Он думал о Амроде, мирно спящем рядом, и в голову ему приходила тоскливая мысль, что мальчик уже забыл про его подарок. То есть ему понравилось, но что надолго удержится в этой хорошенькой головке? Вдобавок, ему наверное, дарили и не такое. И мужчины, и женщины. В какое сравнение тут идет он со своим мастерством? Да и вообще, кто он такой, чтобы понравиться этому пленительному юнцу, любящему танцы и развлечения? Просто зануда, который целыми днями копается в своей мастерской, да еще и орет на него, словно все эти дурацкие камни стоит хотя бы одного пальчика на его крохотной ножке! У него нет красоты Келегорма и самоуверенности Карантира, он не старший, как Маэдрос, он даже не играет на лютне и не поет, как Маглор, да, он отцовский любимец, но что с этого? Просто он единственный в этой семейке, у которого руки тем концом вставлены. А уж Амроду на это точно чихать. Он еще посидит немного с ним, а потом, когда страх перед братьями поутихнет, снова отправится на свои танцы и пирушки, и Куруфин только его и видел. От этих мыслей хотелось плакать. Потом Куруфин вспоминал, как Амрод поцеловал его в щеку, его нежные горячие губы, и на сердце у него становилось так хорошо, что он невольно улыбался. Он думал о том, как Амрод обхватил его руками за шею и как было бы приятно, если бы он погладил его по голове, забрался бы пальцами в волосы, тогда можно было бы закрыть глаза и ни о чем не думать. Куруфин сам не понимал, как он устал от постоянного одиночества и как ему хочется любить кого-нибудь и чтобы его кто-нибудь любил.
Утром его разбудил Амрод, сидевший на постели в чем мать родила, что у эльфов дело обычное, и расчесывавший волосы. Некоторое время Куруфин лежал, наблюдая, как он водит гребнем по волосам, потом подхватывает их и, подняв руки, закалывает даренной заколкой. У Амрода была такая тонкая гибкая талия, и ложбинка вдоль позвоночника, в которой золотился легкий пушок, и совсем детские, чуть угловатые лопатки, и хрупкие плечи, и очаровательные тугие рыжеватые завитки на шее, и кожа, которая даже на взгляд казалась шелковистой, так что после нескольких минут обалделого созерцания Куруфин смутился и встал с постели. Весь день он старался думать о работе, работе, и еще раз работе. Даже пошел в мастерскую к отцу, надеясь, что пара подзатыльников его протрезвят.
Амрод же решил не откладывать дела в долгий ящик и направился в Тирион. Близнецы знали все ходы и выходы в Форменос и могли вскрыть любой замок еще с того времени, когда они были совсем крохотными и Маэдрос прятал от них варенье из розовых лепестков, которое сам варил каждый год. Ему не жалко было варенья, но близнецы имели обыкновение обжираться им так, что их потом приходилось лечить, предварительно отлепив от пола в детской. У Феанора уже тогда начинался кесарский психоз, и в Форменос посторонних было немного, так что старшим братьям приходилось присматривать за младшими. Как недавно выяснил Маэдрос, такой присмотр до добра не доводит.
Так что Амрод покинул Форменос без малейших затруднений, никем не замеченный. Маглор, как всегда стороживший бункер, поскольку никакого другого смысла папа в нем не видел, только проводил брата туманными глазами и тут же забыл про него.
Вернулся он через два часа, выяснив все, что хотел. У входа его перехватил Амрос. Он сильно посвежел за последние несколько дней, выспался. Синяки сошли, на щеках образовался нежный румянец. В Форменос все одевались или в черное, цвет Феанора, или в какое-нибудь серенькое и неприметное, потому что папа яркие цвета не жаловал. Когда Карантир попался ему на глаза в красном, что очень шло к его черным волосам и бледной коже, отец отходил его так, что Карантир два дня лежал пластом. Так что одеваться так, как им хотелось, дети Феанора могли, только когда выбирались за пределы отчего дома. Но Амрод и в этих стесненных обстоятельствах явно следил за своим костюмом. На нем была белая шелковая рубашка с широким кружевным воротником, черная куртка, которую перехватывал в талии серебряный пояс в виде цепочки с одним свисающим длинным концом, и узкие черные штаны. В ухе робко сверкала золотая сережка с синим камушком, которую можно было в случае тревоги прикрыть волосами.
— Ты где был? — спросил он брата довольно спокойно.
— В Тирионе, — ответил Амрод. — Я хочу пойти куда-нибудь. Ну, и Куруфина позвать.
Амрос поднял тонкие брови.
— Как ты думаешь, он пойдет? — спросил Амрод с беспокойством у любимого брата, которого считал умнее себя.
— Не знаю. Может и пойдет. Какая прелесть! — он увидел заколку в волосах Амрода. — Откуда это у тебя?
Амрод не смог сдержаться и довольно улыбнулся:
— Куруфин подарил.
Амрос коснулся драгоценности пальцами и вдруг его лицо стало совсем печальным.
— Ну ты чего? — Амрод обнял его за плечи. — Чего ты? Не смотрит он на тебя?
— Нет, — покачал головой его близнец. — То есть, смотрит, конечно, но он просто очень добрый, разговаривает со мной, смешит все время, берет с собой всюду, а так… Нет.
— Это ты для него так оделся? — спросил Амрод немного невпопад.
— Нет, для Карантира, — съязвил Амрос. — Все равно без толку. Слушай, ты же в городе чаще бываешь, чем я… Может, ты…
— Что? Ну говори, я все сделаю.
— Ну ты поспрашивай, может у него кто-то есть? Ну женщина, возлюбленная или друг какой-нибудь… Ну кто-то. Я тогда хоть знать буду.
— Ладно. Только, знаешь, по-моему, у него никого. Мне так кажется.
— Мне тоже. Но на всякий случай. Ладно?
Распрощавшись с братом, Амрод направился к Куруфину, который уже вернулся к себе. Одна щека у него была чуть краснее другой. Он сегодня был ужасно рассеян, и это не ускользнуло от внимания Феанора. Впрочем, Куруфина он любил и по мордасам ему давал не со злости, а исключительно в целях возбуждения внимания. Когда вошел Амрод, Куруфин, вопреки обыкновению, не работал, а сидел в кресле у окна и смотрел в пространство.
— Привет, — застенчиво сказал Амрод.
— Здравствуй. Ты где был? С тобой все в порядке? Я уже начал беспокоиться, — Куруфин немного привирал, он беспокоился не только за брата, но и за то, с кем он там проводит время.
— Все в порядке. Слушай, я хотел тебе сказать… — Амрод немного замялся, но потом решил, что ну, не убьют же его, и выпалил: — Сегодня праздник в Тирионе. Я хочу пойти. Пойдешь со мной?
Несколько мгновений Куруфин на него растерянно смотрел. Потом облизал внезапно пересохшие губы и сказал:
— А ты хочешь, чтобы я пошел?
— Ага. Очень хочу.

— Ну пошли, — торопливо согласился Куруфин, боясь, что близнец передумает и решит, что без него будет веселее.
— Вот здорово! — Амроду хотелось прыгать от радости. — Отлично. Только нужно переодеться и… — он помялся и сказал: — …тебе немножко волосы подровнять. Ты как?
И тут же зажмурился, ожидая оплеухи.
— Давай, — тут же согласился Куруфин, — подровняй мне волосы.
Он сел в кресло, а Амрод некоторое время ходил вокруг него с ножницами, осваиваясь. Оказывается, на брата можно не только смотреть. Его можно еще и трогать, и теперь он чувствовал себя почти как хозяин Куруфина, так покорно тот отдавался в распоряжение младшего.
Амрод взъерошил его тяжелые густые волосы.
— Челку делать? — спросил он озабоченно.
— Не, не надо, — отозвался Куруфин севшим голосом.
Пока Амрод его стриг, он сидел, не дыша. Легкие пальцы порхали по его волосам, он слышал дыхание юноши, от Амрода пахло цветами. Куруфин боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть эту редкую бабочку. Только кончики ушей у него вздрагивали от напряжения.
— Вот, посмотри, — сказал Амрод, когда Куруфин принял более-менее благообразный вид, и подал ему круглое зеркало. — Нравится?
— Нравится, — тихо ответил Куруфин, страдавший от того, что все закончилось так быстро.
Амрод быстро присел на корточки у его ног. Его прежние возлюбленные обожали, когда он делал это. Амроду с его внешностью очаровательного послушного зверька шли безыскусственные жесты. К своему первому возлюбленному он забирался на колени на вечеринках и непринужденно угощался пирожными, вызывая у присутствующих женщин приступы материнского обожания.
— Тебе очень идет, — сказал Амрод, глядя снизу вверх в глаза Куруфина.
Тот не нашел в себе силы ответить, поспешно встал, чуть не опрокинув Амрода и отошел в сторону. У юноши покраснели щеки. Сердце его похолодело. Ему показалось, что старший брат недоволен им. Что он видит обожание Амрода, и эта влюбленность неприятна ему, как нечто непристойное. От горя у Амрода перехватило дыхание. Он с тоской смотрел в спину Куруфина, не имея сил отвернуться. Он решил, что сегодня же сбежит из Форменос и уйдет в Лориен, чтобы вечный сон в чудесном саду Ирмо год за годом целил его раны.
А Куруфин встал вовсе не из-за того, что ему неприятен был Амрод. Напротив, суровый сын Феанора не мог смотреть на младшего брата так, чтобы не выдать своих чувств, а это он считал непозволительной вольностью.
— Спасибо, — сдавленно произнес он, кое-как поворачиваясь к Амроду и сильно краснея.
Амрод едва-едва успел отвести налившиеся слезами глаза.
— Я рад, что тебе нравится, — тихо, чтобы брат не услышал слез в его голосе, проговорил он.
— Мне теперь одеться?
— Да.
Амрод посмотрел на Куруфина с удивлением. Брат никогда не говорил с ним таким послушным тоном. Амрод был достаточно искушен в любовных делах, чтобы понять, что так не говорят, когда хотят избавиться от надоевших ухаживаний. У него появилась надежда, что он неправильно истолковал поведение Куруфина.
— Да, — сказал он. — Хочешь, я помогу тебе одеться?.. Выбрать одежду.
— Да, — поспешно согласился Куруфин.
Амрод возликовал — его подозрения определенно не имели под собой почвы.
Амрод точно знал, во что он оденет брата. В нем просыпалось какое-то нетерпеливое желание обладания, не только физического, но полного, чтобы можно было заботиться о возлюбленном, решать что-то вместе с ним, говорить с ним, знать его мысли, в общем, все то, что эльфы со свойственной им высокопарностью объясняют родственными феа.
Он подобрал брату костюм синего шелка и настоял на том, чтобы Куруфин надел на голову серебряный обруч с крупным серым опалом, в тон глазам. Сам оделся в белое, тайно надеясь, что они будут неплохой парой, и даже если на самом деле все то, что исполнено для Амрода глубокой значимости, для Куруфина не значит вовсе ничего, он просто будет думать, что они красивая пара. На один вечер. А с другой стороны, Куруфин согласился с ним ехать. И не для того, чтобы отвязаться. Обычно старшие братья отвязывались от младших при помощи подзатыльника. Ну, во всяком случае, Куруфин. А он согласился, разрешил себя постричь и одеть, только почему-то не смотрел Амроду в глаза, словно был сильно смущен, у него даже румянец на щеках выступал при взгляде на Амрода. На этом близнец основывал некоторые надежды. Он был уверен, что если он подберется поближе к Куруфину, сможет до него дотронуться или поцеловать, суровый сын Феанора не устоит. А у самого Амрода в животе сладко ныло при мысли об этом.
Куруфин же пребывал в окончательно растрепанных чувствах, пока ехал вместе с братом в Тирион. Все эти процедуры, расчесывание, стрижка, одевание, привели его в такое смятение, что он просто не знал, как держать себя в руках. Эльфы не стыдятся своей наготы, но на щеках Куруфина расцветали лихорадочные пятна, когда он вспоминал, каким глазами смотрел на него Амрод, когда он переодевался. А когда близнец скинул свою домашнюю одежду и стал, не торопясь, натягивать праздничную, он буквально силой заставил себя оторвать взгляд от его сияющей наготы. Она до сих пор стояла у него перед глазами, словно тонкая фигурка Амрода была выжжена на изнанке его век. Вдобавок, Куруфин совершенно не представлял, что он будет делать на это празднике, зачем он там Амроду. Он не был на подобных увеселениях уже очень давно, все это, если бы не его младший брат, представлялось ему очень сомнительным и совершенно бесполезным.
— Ну вот, мы и приехали, — радостно сообщил Амрод, выведя этим Куруфина из задумчивости.
Перед ними был вход в большой сад, ярко освещенный фонариками в форме бабочек. Множество нарядно одетых эльфов входило туда парами и поодиночке. Почти все запросто здоровались с Амродом и почтительно кланялись Куруфину. Присутствие одного из старших сыновей Феанора на вечеринке было из ряда вон выходящим событием. На Куруфина посматривали. Он без смущения принимал удивленные взгляды. Одной из основных черт семейства Феанора была несгибаемая уверенность в собственном превосходстве над прочими бессмертными.
— Пойдем, — сказал Амрод, беря брата под руку.
На вечеринке он, в отличие от брата, чувствовал себя в свой стихии. Он испытывал прилив вдохновения и уже не сомневался, что ему удастся взять штурмом Куруфинову цитадель.
Старший сын Феанора с удовольствием смотрел на брата. У Амрода на щеках зажегся румянец, глаза искрились. Он все время улыбался и вертел головой. Его тонкие пальчики уверенно лежали на локте Куруфина. Тот послушно позволял брату вести себя в глубь сада, где множестве фонариков в кронах деревьев сияли, точно волшебные плоды, и обливали пламенеющим золотом купы листвы вокруг себя.
Амрод не отлипал от брата из мелкого приятного тщеславия. Юноше хотелось, чтоб их с братом видело как можно больше эльфов, чтоб все они переглядывались и говорили друг другу, какая чудесная пара Амрод и Куруфин. Отчасти он своей цели добился. У одного или двух его прежних возлюбленных появились ужасные подозрения.
В середине сада искусно направленное русло ручейка образовывало петлю, в центре которой образовался островок, размером не больше залы в одном из малых дворцов Тириона. Посередине островка в круг росли фруктовые деревья. Они затеняли своими густыми кронами полянку с шелковистой мягкой травой. Сейчас на ней были расставлены столы с угощением и напитками.
На островок можно было попасть либо по узкой перемычке между рукавами ручейка, либо по ажурному мостику. Амрод потащил Куруфина к столам, потому что хотел подкрепиться перед подвигами. Еще он хотел покормить самого Куруфина, по опыту зная, что сытый мужчина становится более сговорчивым.
Вокруг столов бродило довольно много народу. Под ногами у взрослых путались дети, притащившие с собой любимых щенят и кошечек. Вся эта мелкота требовала кормежки и поглощала несметное количество варенья и медовых печений.
Амрод занялся питанием Куруфина. Он натаскал ему на тарелку сладких пирожков, пирожных со взбитыми сливками, изюма и абрикосов. В Форменос в основном питались мясом, потому что сладкого папа не любил, и Куруфин с удовольствием набил рот запретными лакомствами. Амрод от него не отставал.
Эльфы, поначалу сторонившиеся братьев, как неизученного явления, постепенно освоились с их совместным присутствием на вечеринке и начали вступать с детьми Феанора в разговор.
— Пойдемте играть в фанты, — пригласила их эльфийка в искристом, как струящееся серебро, платье.
Куруфин в затруднении посмотрел на брата. В фанты он раньше не играл.
— Пойдем, — потянул его за руку Амрод. — Будет забавно.
Вначале и вправду было забавно. Куруфин отдал в качестве фанта серебряное кольцо, а Амрод — одну из многочисленных сережек, украшавших его заостренные ушки. Все весело смеялись, глядя, как игроки залезают на самое высокое дерево, чтобы достать персик, прячутся под стол, танцуют, поют, изображают великого Манве Сулимо и прочее, что могла выдумать извращенная фантазия очередного ведущего. Одна хорошенькая эльфийка проплыла вокруг островка, не снимая своего тонкого алого газового платья. Когда она вышла из воды, то оно прилипло к ней, как вторая кожа, что очень понравилось присутствующим. Сама эльфийка хохотала, как сумасшедшая. Наконец ведущий, красивый зеленоглазый ваниа, достал из серебряной чаши сережку Амрода.
— Это фант… — заговорил он нарочито медленно. — Этот фант должен поцеловать… Только по-настоящему, никаких поцелуев в щеку, — проговорил он радостно. У Куруфина пресеклось дыхание, он покраснел до того, что слезы на глазах выступили: неужели он сейчас увидит, как Амрод будет с кем-то целоваться? И кого потом идти убивать — этого счастливчика или младшего брата, чтобы больше не мозолил глаза? — Так вот, это фант должен поцеловать вот этот! — и он быстрым движением достал из чаши серебряное кольцо Куруфина.
Куруфин опешил. Он даже вообразить себе не мог такого. Сердце глухо и нетерпеливо стукнуло об ребра. «Судьба», — почему-то подумал он. В глазах у него плыло, мерцание фонариков сливалось в одну сияющую пелену. Амрод потянул его за рукав.
— Пойдем, — почти беззвучно проговорил он. — Такие правила.
Они вышли в центр, и Амрод встал перед ним. Он доходил брату до груди, и ему пришлось чуть привстать. Руки он положил на плечи Куруфину. Сын Феанора видел его лицо, раскрасневшееся и как будто чуть испуганное. Амрод, несмотря на всю свою самоуверенность, внезапно оробел. Он хотел соблазнить Куруфина, сейчас он хотел этого больше всего на свете, но это было все так серьезно — его красивое лицо, похожее на лицо отца, его серые, потемневшие отчего-то глаза, красивые губы, которые теперь можно было попробовать, но словно с этого момента начиналась совсем другая жизнь, все было не так просто, как раньше, и Амрод медлил в страхе и упоении предвкушения.
— Ну что же ты… — прошептал Куруфин и, внезапно притянув брата к себе, прильнул губами к его губами. Он настойчиво раскрыл их, покусывая вздернутую верхнюю губку, потом проник языком в рот, отчего у Амрода подкосились коленки. Большой мастер целоваться, он мог только принимать этот настойчивый и жадный мужской поцелуй, позволяя языку и губам Куруфина испытывать его рот так, как ему нравилось. Куруфин держал его крепко, и в наплывающей горячими волнами истоме Амрод чувствовал, как руки брата осторожно скользят по его спине.
Наконец Куруфин отпустил его. Секунду он смотрел в лицо Амроду, потом опустил глаза. Кругом раздавались восхищенные аплодисменты.
Братья сели, не глядя друг на друга. Им хотелось уйти ото всех, словно то, что возникло между ними, должно было расти и созревать в уединении. Они еще некоторое время поиграли, не чувствуя особенного интереса к фантам. Потом Амрод выразительно посмотрел на Куруфина и прошептал:
— Давай уйдем.
Куруфин молча поднялся.
Их никто не задерживал. Эльфы уже увлеклись новой игрой и не заметили исчезновения парочки.
Куруфин шел вслед за Амродом, который бесшумно и грациозно скользил под освещенными ветвями, точно сказочная зверушка в родном лесу. Отчего-то ему было беспокойно. Куруфин сам не понимал, что с ним делается. Временами яркие пятна фонариков, точно рой ошалелых мотыльков, начинали мельтешить у него перед глазами, дыхание спирало и сердце пускалось в бешеную скачку. Куруфин и боялся остаться наедине с Амродом, и желал этого. Где-то в глубине сердца он все же опасался, что Амрод завлекал его только ради забавы и теперь со смехом оставит. Куруфин боялся вспоминать, как вел себя Амрод в последние часы, чтобы не обнаружить явных признаков насмешки. Он следил глазами за фигуркой Амрода, и его переполняли жестокие желания. Куруфин давал себе слово, что если Амрод насмеется над ним, он получит от него желаемое силой, и пусть его наслаждение станет наказанием для его легкомысленного брата.
Терзаемый попеременно то страхом, то ненавистью, то переполняемый беспричинной надеждой, Куруфин вместе с Амродом достиг выхода из сада.
Лошади ждали их. Они сели верхом и тронулись в путь. Крупные летние звезды висели низко над землей. Конские копыта с мягким стуком опускались на дорогу, которая вилась себе и вилась среди лугов и холмов.
Куруфин и Амрод молчали. Куруфин был сам не свой от напряжения и тревоги. Амрод стеснялся молчания брата и чувствовал себя угнетенно.
Только когда позади осталось несколько лиг, он решился обратиться к Куруфину с вопросом:
— Тебе понравилось?
— Да.
Куруфин ответил коротко и, чтобы его ответ не показался холодным, поспешил развить свою мысль:
— Я в последнее время редко бывал где-то, кроме Форменос, я успел забыть, какие бывают праздники. Спасибо, что ты меня вытащил.
Амрод улыбнулся и одной рукой поправил волосы. Весь вечер он очень боялся потерять свою заколку и все время касался ее кончиками пальцев. Подарок Куруфина не остался незамеченным. Эльфийки восхищенно спрашивали юношу, где он достал такую изумительную вещь и, получив ответ, почтительно оглядывались на Куруфина.
— У тебя волосы растрепались, — тихо сказал Куруфин. — И заколка еле держится. Дай, я поправлю.
— Хорошо, — почему-то дрогнувшим голосом ответил Амрод, — Давай только слезем.
Они остановили лошадей и спрыгнули на землю. Амрод подошел вплотную к Куруфину. Он макушкой доставал брату до груди. Куруфин, затаив дыхание, взял заколку, отцепил ее и переколол понадежней, бережно собрав мягкие волосы брата. От них пахло цветочной пыльцой. На празднике кто-то осыпал его голову блестками, и они до сих пор еще оставались кое-где, запутавшись в волосах. Амрод стоял, не шевелясь, послушно склонив голову, и когда Куруфин отпустил его и хриплым голосом сказал:
— Вот и все, — он поднял лицо. Амрод не знал, что сказать, с чего начать, он боялся, что брат его оттолкнет, и не верил в это ни одной минуты. Куруфин тяжело сглотнул. Горло у него пересохло.
— Можно мне поцеловать тебя? — спросил он.
— Да, — ответил Амрод, у которого сердце замерло от счастья. — Конечно, можно.
Куруфин взял его за плечи и поцеловал в губы. Амрод поднялся на цыпочки и обвил руками его шею, пальцы он глубоко погрузил в густые волосы Куруфина. Теперь он отвечал на поцелуй со всей страстью, на которую был способен. Сзади фыркнула и переступила ногами лошадь. Куруфин легко подхватил Амрода на руки, так что тот обхватил ногами его талию и, продолжая целовать, понес подальше от дороги. Он не собирался ждать, пока они приедут в Форменос. Измученное воздержанием и вожделением тело так настойчиво требовало своего, что голова кружилась. Хрупкое горячее тело Амрода прижималось к нему так крепко, что Куруфину хотелось стонать, а Амрод целовал его в губы, положив одну ладонь на затылок, а второй — гладя его по щеке. Куруфин уложил его на траву под кустом цветущей жимолости. Дрожащими руками расстегнул на нем куртку и рубашку и прижался губами к шее.

Глава 3

Феанор редко покидал свои покои, где он занимался изучением свойств металлов и драгоценных камней, которые занимали его больше, чем живые существа. Давая имя своему сыну, Мириэль была права в одном: основой его существа было пламя, но пламя ледяное. Феанор ни в ком не нуждался, одиночество не тяготило его, он находил смысл существования в себе самом. Мелькор был существом более компанейским, чем старший сын Финве. Гордый Феанор даже Могучего умудрялся третировать, и Мелькор, после своей неудачной эскапады предпочитавший держаться поскромней, избегал навещать Феанора, чтобы не трепать нервы.
Своих многочисленных детей Феанор не то чтобы не любил, но не придавал значения их существованию. Все они жили при нем, были воспитаны в соответствии с папиными представлениями о достоинстве принца-нолдо, все остальное Феанора не касалось. Больше других ему был симпатичен Куруфин, поскольку он папины идеи ловил на лету, а своих, по видимости, не имел, и близнецы, потому что походили на зверушек, их было приятно после работы подержать на коленях и потискать.
Мелькор, когда у него лопалось терпение и он являлся в Форменос специально с намерением устроить ссору, обзывал Феанора занудой. Феанор шипел сквозь зубы и отчаянно дергал заостренным ухом, что было признаком величайшего раздражения. Он вообще-то был безразличен к мнению посторонних о своей особе, но на зануду обижался. Мелькору дети Феанора нравились. Они казались ему очень многообещающим материалом и просто нравились. Он считал, что Феанор очень неплохо устроился среди своих симпатичных деток. Он был бы очень не против подержать на коленях Келегорма. К сожалению, Феанор во время визитов Мелькора глаз с него не спускал, и все же Могучий успел пару раз подмигнуть Маэдросу, который тоже был очень даже ничего. Маэдрос покраснел и отвернулся. Мелькор ему в общем даже нравился, но он знал, что отец будет разгневан, если узнает об его интрижке с Могучим. Мелькор, не получив ответа на свои искания, не расстроился. Он знал, что появляется в Форменос не последний раз. Феанор нуждался в его советах. К тому же Мелькор был единственным, с кем Феанор мог поговорить на профессиональном языке. Ауле был не в счет. После нескольких выходок самолюбивого и непривычного к критике эльфа он перестал пускать его в свою кузницу. Впрочем, во всем Валиноре вряд ли нашлось бы более двух-трех существ, которые с удовольствием выдерживали бы общество Феанора. И одним из них был Великий Манвэ Сулимо.
Ему нравился Феанор. Сам Манвэ был существом глубоко добропорядочным и смирным. Огромную ответственность, по неизвестно какому недосмотру взваленную на его плечи, он тащил, как мог, хотя с удовольствием от нее бы избавился. Свою жену, холодную, аристократичную и чрезвычайно жесткую, он тихо терпел, а когда было совсем невмоготу, заводил короткую интрижку с каким-нибудь эльфом. В общем, с виду Манвэ был просто спокойным и крайне уживчивым администратором, старавшимся всех примирить и по каждому поводу бросавшимся за советом к папочке. Но это еще не значило, что он не мог испытывать бурных страстей, которые, кстати говоря, были ему не чужды, просто он умел скрывать свои чувства, как никто, поэтому Варда совершенно не беспокоилась на его счет и предпочитала проводить свое время в компании жены короля Ингве и ее придворных дам, которые и составляли цвет Валинора и его моральный оплот. Сейчас Манвэ крайне беспокоило то, что он про себя называл «смутой нолдора», — взаимоотношения между сыновьями Финве от первого и второго брака, которые при темпераменте последних могли вполне взорвать Валинор изнутри. Вдобавок, как уже говорилось выше, ему нравился Феанор. Ему и Мелькор нравился, потому что тихого, скромного, добропорядочного Манвэ, как всякого лучшего ученика в классе, отчаянно тянуло к хулиганам. Хотя его чувства к Мелькору были куда более сложными и глубокими, чем те, которые можно было обозначить словом «нравиться». Но эту тайну Манвэ хранил глубоко в сердце.
В тот день произошло много чего, и все произошедшее послужило к глобальным изменениям в жизни самого Феанора и его Феанорингов, но тогда еще никто ничего не понимал.
Дело близилось к полудню, Маэдрос и Амрос заканчивали с обедом; Келегорм, ускользнувший от надзора отца, в одних полотняных штанах нежился в саду на солнышке, он считал, что загар только подчеркивает его неземную красоту и яркий глубокий цвет сине-серых глаз; Карантир, злой и недовольный жизнью, был в карауле; Куруфин лежал в постели с Амродом, а Маглор как обычно витал в облаках. Феанор трудился. Больше всего его занимала мысль — достаточно ли оружия, чтобы… нет, конечно, не нападать на Финголфина, а в случае чего достойно дать отпор проклятым братцам. Он с нетерпением ждал, когда в мастерскую вернется Маэдрос, можно будет с ним обсудить этот вопрос, а заодно он организует всех остальных, потому что они как-то подозрительно расползлись и вообще разленились, Куруфина уже третий день не видно. Но вместо Маэдроса появился Мелькор.
В мастерскую вбежал запыхавшийся Карантир.
— Отец, сюда пришел Мелькор, хочет тебя видеть. Мне пустить его?
Феанор прищурился. Честно говоря, он немного скучал по Могучему, с ним было о чем поговорить, можно было в конце концов поругаться и выпустить пар.
— Валяй, — отозвался он небрежно. И когда Карантир вышел, вытащил из шкафа бутылку вина. С Мелькором вполне можно было выпить.
Могучий Вала появился через минуту. Он, как всегда, был в черном, светлые волосы собраны в хвост на затылке, темные брови насуплены.
— Привет, — сказал он и повалился в кресло. Его синие острые глаза быстро обшарили фигуру Феанора, затянутую в серый шелк. Сын Финве с трудом сдержал усмешку. У них был короткий роман на производственной почве, но они не выдержали совокупности своих темпераментов. Феанор сел на табурет и разлил вино.
— Как дела? — осведомился Мелькор, прихлебывая. — Отличное вино. А где все твои красавчики? Я соскучился.
Это была обычная манера Крылатого — говорить, не слушая ответов. Большинство собеседников это крайне раздражало, но не Феанора.
— Дела ничего, — ответил Феанор тоже делая изрядный глоток. — И вино неплохое, а мои сыновья не для тебя.
— Зануда, — откликнулся Мелькор весело.
Они посмеялись. Феанор при этом думал: «Черта с два ты кого-нибудь получишь», а Мелькор: «Это мы еще посмотрим!».
— Как ты думаешь, какое вооружение у дома Финголфина? — наконец перешел Феанор к самому интересному.
Мелькор немедленно оживился и выкопал из всякого мусора на столе листок пергамента.
— Давай прикинем, сколько их там народу.
Феанор встал коленями на кресло и облокотился на стол, чтобы лучше видеть.
За увлекательными расчетами прошло около получаса, как вдруг дверь распахнулась и снова появился Карантир.
— Отец, — взволновано заговорил он, — отец, там…
Договорить ему не дали, за его плечом возникла тонкая фигура в голубом одеянии. Даже Феанор несколько изумился, узнав черные шелковистые волосы и ясные голубые глаза Великого Манвэ Сулимо, Верховного Короля Арды.
— Я позволил себе нарушить твое уединение, Феанор, — проговорил он мягким голосом, бывшим одной из самых обаятельных его черт. — О, и мой брат здесь.
При виде Мелькора он ощутил слабый укол ревности. Что делали здесь эти двое? Они оба ему нравились.
Мелькор тут же вскочил.
— Ну я пошел, — сказал он, демонстрируя свои смирение, послушность и хороший характер. — Вам надо поговорить.
Феанор удивленно поднял брови и сказал: «Пока».
Манвэ сел в кресло и посмотрел на него.
Мелькор тем временем решил не упускать шанса и прошвырнуться по Форменос. Он прошел по двору, осмотрел крепостные стены, поколупал пальцем замок на дверях бункера, с удовольствием втянул носом запах из кухни. Потом заглянул в окошко. У разделочного стола обнимались Куруфин и один из близнецов. Близнец висел на шее у темноволосого нолдо, руки Куруфина сжимали его ягодицы. Полюбовавшись некоторое время этим зрелищем, Мелькор настроился на более лирический лад. Ему давно хотелось побыть с кем-нибудь из детишек Феанора наедине. И он направился в сад.
Сад в Форменос был чудесный, поскольку это было единственное место во всем замке, которое не поддавалось общему казарменному положению. Мелькор неторопливо шел по дорожкам, окруженным буйно разросшейся зеленью, вдыхая чудный аромат сирени и жасмина. Среди ярко-зеленых лужаек изредка вспыхивало яркое алое пятно — полянка любимых Феанором маков. На такой полянке Мелькор и нашел Келегорма.
Самый красивый из детей Феанора лежал в траве на расстеленном покрывале. На нем были только легкие полотняные штаны до колен, белый цвет которых красиво оттенял его кожу, уже покрытую золотистым загаром. Волосы у него были густые, чудного медно-каштанового цвета. Длинные ресницы он приопустил, щурясь на солнышке. Мелькор, осторожно ступая, подошел, и присел рядом.
— Привет, — сказал он.
Келегорм молча перевернулся на другой бок. Он не был уверен, что отец не наблюдает за ними из окна.
— Отдыхаешь? — спросил Мелькор.
— Как видишь.
Мелькор осторожно прилег рядом с Келегормом. В своем долгополом одеянии он выглядел немного комично рядом с полуголым эльфом, но Мелькора это не смущало.
— Ты что, тоже хочешь позагорать? — насмешливо спросил Келегорм.
— Я хочу побыть с тобой, — вкрадчиво проговорил Мелькор.
— Дурак.
Келегорм чувствовал себя в полной безопасности в саду своего отца.
— Ты не забыл, с кем разговариваешь? — осторожно поинтересовался Мелькор.
Келегорм прикусил язык. На самом деле он хотел немного пококетничать с Мелькором, но делал это на нолдорский манер.
Могучий об этом догадывался, иначе он моментально расправился бы с дерзким эльфом, и никакой папа его не остановил бы.
— Мой красавчик, — сказал он Келегорму, — почему ты никогда не придешь ко мне в гости?
Келегорм молчал. Его смутили угрожающие нотки в голосе Валы. На всякие негласные изъявления неприязни и угрозы он был большой мастер.
— Мелькор, уйди отсюда, пожалуйста, — сказал он. — Если нас увидит отец, то будет очень недоволен.
— А ты, как маленький, боишься папочки? — молниеносно парировал Мелькор. — Что с того, что я полежу с тобой немного? Ни с тебя, ни с него не убудет.
Он оглядывал стройное тело эльфа с плохо скрытой жадностью. Во дворце Ауле, где Мелькор вынужденно жил и столовался, эльфы были, как на подбор, суровые и деловые, а за хорошенькими молоденькими подмастерьями и девушками-прислужницами Ауле приглядывал лично. Мелькор даже подозревал, что Мастер каждый вечер устраивает своим домочадцам пятиминутку, где напоминает о необходимости бдительности по отношению к Мелькору, великому и ужасному.
Келегорм снова отвернулся. Он очень боялся, что Мелькор заметит, как покраснели у него щеки. Мелькор излучал сексэпил, и на расстоянии меньше метра это притяжение было невыносимо.
— Слушай, тебе не надоело жариться здесь в этой черной хламиде? — спросил Келегорм, смутно надеясь, что ему удастся обмануть Мелькора холодным тоном и он уйдет.
— Я могу раздеться, — лукаво ответил Мелькор. — Хочешь? Ты еще не видел меня без одежды, если только не подглядывал.
Келегорм покраснел сильнее и пробормотал:
— Не надо, — окончательно выдав себя.
— Да ладно… — великодушно простил его Мелькор. — Мне не трудно. Ты такой гостеприимный…
И он одним махом стянул с себя хламиду, оказавшись в чем мать родила, если это выражение применимо к Вале, сотворенному Единым Отцом. У Келегорма кровь прилила к щекам, сердцу и мужскому достоинству так, что он поспешно перевернулся на живот.
Как ни парадоксально, но именно близнецы пользовались наибольшей свободой в Форменос. Они могли иногда сбежать в Тирион или Альквалонде и найти себе кого-нибудь на стороне. Старшим, особенно Карантиру с Келегормом, это удавалось гораздо хуже, так что красавчик Келегорм, к его ужасному сожалению, не мог похвастаться большим количеством побед, если не считать побед над близнецами. А сейчас и близнецы были под строгим запретом.
Мелькор же продолжал развлекаться на полную катушку. Он перегнулся через Келегорма (тот вжался в землю, но не избежал горячего прикосновения к своей спине) и достал из травы бутылку вина. Откупорил ее и отхлебнул.
— А я гляжу, ты тут отлично проводишь время, — сообщил он, облизнувшись, и снова вперил в Келегорма огненный взгляд своих синих глаз. Тот хотел опять отвернуться, но любопытство было сильнее. В конце концов не каждый день удается поглядеть на голого Мелькора.
Могучий Вала небрежно развалился на траве. Все его тело было покрыто медовым загаром, из хвоста на затылке выбилась длинная светлая прядь и лежала на плече. Сложен он был, как и положено богу, так, что у Келегорма потекли слюнки при взгляде на его широкую грудь с рельефными мышцами и на длинные стройные ноги. Вообще в Мелькоре была такая дивная звериная грация, такое непринужденное изящество, что Келегорм прикусил губу, чтобы справиться с желанием и не провести ладонями по всем изгибам его мощного тела. Ну, чтобы почувствовать его, а не только увидеть, ощутить всей поверхностью кожи… чувствуя во рту соленый привкус крови, он отвернулся.
— Отец увидит, — предупредил он невнятно.
— Не-а, — безмятежно отозвался Мелькор. — У него там Манвэ. Это надолго, он любит поговорить. Слушай, а какой красавчик этот ваш Маэдрос, а?
Могучий отлично знал, на чем сыграть. Келегорм, которого охраняли, как теремную девственницу, очень трепетно относился к своей красоте.
— Он тебе нравится? — повернулся он к Мелькору, сердито сверкая темно-синими глазами и тут же забыв о стеснительности.
— Ага, — отозвался Мелькор. — Просто ваш папаша не дает к нему даже подойти. Чего боится, не понимаю. Вы уже взрослые мальчики. Вот, например, ты, — сказал он и положил руку на бедро Келегорма. Тот судорожно вздохнул. Рука Крылатого обжигала через тонкую ткань. А Мелькор, делая вид, что ничего ровным счетом не происходит, протянул ему бутылку с вином. — Выпей, — предложил он, руку, однако, не убрал, а продолжал поглаживать ногу эльфа.
Келегорм машинально взял бутылку и приложился к горлышку. Мелькор не спускал с него глаз. Келегорм зажмурился и тянул терпкое вино так долго, насколько хватило дыхания.
— Так как насчет того, чтобы приехать в гости? — спросил Мелькор, облизываясь кончиком языка.
— Отец не отпустит, — испробовал последний довод Келегорм.
— Отпустит, я его попробую уговорить.
— Ладно, — малодушно согласился Келегорм, оставляя последнее решение за отцом.
— А ты хочешь? — спросил Мелькор, наслаждаясь двусмысленностью вопроса.
Келегорм опустил глаза. Мелькор указательным пальцем приподнял его голову за подбородок:
— Ну же?
В голосе Валы послышались мурлыкающие интонации. У Келегорма покраснели не только щеки, но даже шея. Он очень ясно представил себя в постели с Мелькором. Мысль, что он не может немедленно привести эту грезу в исполнение, была поистине мучительной.
— Ладно, поговори с отцом! — почти крикнул он, вырываясь от Мелькора и вскакивая на ноги.
Он не мог смотреть в глаза Могучему.
Мелькор тоже поднялся и неторопливо потянулся за своей одеждой. Келегорм исподтишка смотрел, как напрягаются под загорелой кожей мускулы на плечах и груди Мелькора.
— Ладно, — заявил Мелькор. — Я пошел уламывать папочку, а тебе скажу потом, чем кончилось дело.
Он чувственным взглядом окинул с ног до головы фигуру эльфа.
— Слушай, — бросил он напоследок, — у тебя есть пара таких серебряных браслетов с сапфирами. Сделай одолжение несчастному преступнику, надень их, когда соберешься в гости.
Он послал онемевшему Келегорму воздушный поцелуй и неторопливо удалился.
Манвэ было тяжело находиться наедине с Феанором. По натуре он был женственен, а у старшего сына Финве мужественность била из всех пор. Манвэ все время казалось, безо всяких на то оснований, что Феанор раздевает его взглядом. Это было одновременно и пьянящее, и мучительное ощущение. Манвэ благословлял свое положение, которое позволяло ему делать строгое лицо и смотреть Феанору прямо в глаза, правда, ограниченное время.
— Чем ты занимаешься? — немного напряженно спросил он после того, как Мелькор вышел из комнаты.
— Пытался привести в порядок свои бумаги, — коротко ответил Феанор. Он не думал открывать Королю истинный смысл своих занятий, понимая, что такое откровение повлечет за собой бесконечные морали и увещевания.
Манвэ покачал головой и внимательно осмотрелся.
— Я не вижу у тебя драгоценных камней. Ты больше не интересуешься ими?
— Почему. Мне просто немного наскучило. Я чувствую, что это занятие меня до добра не доведет. Собираюсь на днях съездить в Тирион. Отец скучает обо мне, да и Финголфин, наверное, до сих пор обижен на меня, — лицемерно заявил Феанор.
Манвэ расцвел и заговорил о радостях спокойной семейной жизни.
Феанор внимательно слушал. В это время он размышлял о разных вещах. Например, о том, каково Манвэ в постели с Вардой. И каково было бы ему в постели с Манвэ. Говорят, он не так уж верен своей жене, как распространяется об этом. И что он будет делать, если, например, Феанор его поцелует. Манвэ продолжал свою речь. Чтобы чувствовать себя удобней, он встал и отошел к окну.
— Я с тобой полностью согласен, — наконец удалось Феанору влезть в паузу. — Кстати, из этого окна прекрасный вид.
— Правда? — восхищенно отозвался Манвэ. Он, как ни странно, не был избалован вниманием. А каждое слово Феанора казалось ему прелюдией к какому-то таинственному ухаживанию, от которой его сердце таяло, а тело начинало гореть. Он с готовностью повернулся к окну.
Феанор никогда долго не думал. Если у него в голове появлялось какое-то намерение или даже просто мысль, он немедленно приводил его в исполнение. Так что он немедленно встал, подошел к Манвэ и, обхватив его обеими руками за тонкую талию, поцеловал в шею, в то место, где она переходит в плечо. Это было так неожиданно, что Манвэ вздрогнул. От горячих губ эльфа по его телу прокатилась волна жара. Он стиснул кулаки.
— Что ты делаешь? — спросил он слабым голосом.
— Тебе не нравится? — осведомился Феанор, и его губы скользнули выше, к уху Владыки Арды. Тот обмяк в его объятиях. Феанор забрался языком в маленькое ухо Манвэ, с наслаждением вдыхая нежный фиалковый аромат его кожи. «Какая Варда? — подумал он в сладком опьянении. — Он такой же нежный, как мои близнецы».
— Подожди, — пролепетал Манвэ из последних сил. — Не надо.
Он повернулся к Феанору лицом и тут же получил поцелуй прямо в губы. Эльф даром времени не терял, его руки скользили по телу Короля, сминая голубой шелк. Какое-то время они целовались, и Манвэ уплывал все дальше, окончательно похоронив всякую реальность, жену и дела. Поэтому стук в дверь дошел до него только со второго раза. Они с Феанором отлетели друг от друга, как мячики. У эльфа горели глаза, он облизывал губы, Манвэ был красен, как свекла. «Сейчас убью, — подумал Феанор, открывая дверь, он был уверен, что это кто-то из его сыновей. — Убью паскудника. В самый интересный момент».
Перед ним стоял Мелькор.
— Слушай, — сказал Черный, не сделав, однако, попытки вломиться, как обычно. — Я хотел тебя спросить…
— Что?! — рявкнул Феанор.
— Тут Келегорм просится ко мне в гости. Не отпустишь?
— Пусть катится, — Феанор просто закипал. Ему хотелось только одного — чтобы все провалились куда-нибудь и прямо сейчас. Можно навсегда.
— А когда?
— Хоть сейчас! Это все?
— Да, — ответил несколько опешивший Вала. «Скандал у них там, что ли?» — подумал он.
— Отлично, — ответил Феанор и захлопнул дверь у него перед носом.
У Манвэ подкосились ноги. Феанор запер дверь на замок.
— Мой владыка, — смиренным, тихим голосом, от звуков которого у Манвэ по всему телу встали дыбом волоски, проговорил он, — не желаешь ли, чтоб я открыл перед тобой все свои помыслы?
Феанор опустился на одно колено и, взяв край длинного одеяния Манвэ, поцеловал.
— Нет, Феанаро, мне надо идти, — слабым голосом проговорил Владыка Воздуха.
Ему вовсе не нужно было просить позволения принца нолдор. Он мог исчезнуть из его кабинета в любую минуту, но не находил в себе сил сделать это.
— Неужели? — Феанор через голову сдернул с себя рубашку. — Ты откажешь мне в своем внимании?
Он взял Манвэ за локоть и повел к постели, стоявшей в неглубоком алькове.
— Как, должно быть, горячи поцелуи того, кто правит Ардой… — шептал он на ухо ошалевшему от вожделения Манвэ.
Король уже не думал ни о своем сане, ни о Варде, ни о делах вверенного ему мира. В двух шагах от постели Феанор вскинул его на руки и понес.
Стройное тело Манвэ было невесомым. У Феанора закружилась голова. Хрупкость партнера действовала на него возбуждающе, заставляя изощряться в ласках и длить любовные игры до тех пор, пока его любовник не оказывался на грани обморока от изнеможения.
Феанор сел на постель, держа Манвэ на коленях. Владыка смотрел на него умоляюще. Ему хотелось, чтобы все произошло как можно быстрей. Он боялся, что выдаст себя каким-нибудь движением или восклицанием. Ему не хотелось этого. Манвэ, как все существа, не уверенные в себе, очень ценил свое достоинство. В любовники он выбирал эльфов из свиты короля Ингве. Они обладали придворным тактом и умели утолять желания Короля так, что все это походило на милую, лишь слегка предосудительную игру.
На этот раз все обещало обернуться по-другому. Манвэ было немного тревожно. В глазах Феанора было явное обещание не церемониться с его величием.
Феанор с легкостью разгадал настроение короля.
«Ага, вот как, красавчик, — подумал он, — ты хочешь представить все так, что я тебя захотел и получил, а ты ни при чем. Не получится»!
Вместо того, чтобы с поцелуями завалить Короля на постель, он принялся играть его черными, блестящими и мягкими волосами.
— Скажи, зачем ты пришел ко мне, повелитель? — спросил он.
Манвэ пришлось сглотнуть несколько раз, прежде чем он смог ответить на этот вопрос:
— Мне хотелось повидать тебя.
— Только чтобы повидать меня? Почему ты тогда не вызвал меня в Круг Судеб? Твоего приказа я не посмел бы ослушаться.
— Я хотел видеть тебя в Форменос.
Манвэ был в отчаянии. Он умоляюще смотрел в лицо Феанора, который, хотя подчеркнуто называл его «повелитель», был истинным хозяином положения. Феанор с фамильной нолдорской жестокостью не замечал его взглядов.
— Ты красавчик, — проговорил он, пылко целуя Манвэ в шею. — По тебе, наверное, весь Валимар сохнет.
Манвэ потупился и ничего не сказал. От близости Феанора, а особенно от взгляда его горячих темно-серых глаз он таял, как мороженое на солнце. И вместе с тем он прекрасно понимал, что ничего не получит от Феанора, пока не обнаружит перед ним своих намерений. Феанор заглянул в его голубые глаза и нежно провел кончиками пальцев по его руке.
— Итак? — спросил он. — Ты хотел меня видеть? Я перед тобой.
Вторая его рука взяла лодыжку Манвэ и сжала. Король Арды понимал, что говорить сейчас о примирении с Финголфином нелепо, но выговорить то, что от него ждали, он тоже не мог, словно какой-то спазм пережал горло.
Феанор ему помог.
— Я нравлюсь тебе? — спросил он.
— Да… — прошептал Манвэ. После этого признания у него пошло легче. — Да, ты нравишься мне, Феанаро, — он поднял руку и провел ей по щеке сына Финве. У того затрепетали от удовольствия густые ресницы.
— Что прикажет мне владыка? — спросил он глухо. — Что он мне позволит? Могу я дотронуться до его благоуханной кожи? Поцеловать? Или это слишком дерзко?
— Да, да, все, что хочешь… — Манвэ, уже окончательно потеряв голову, взял Феанора за запястье и положил его руку себе на бедро. — Иди сюда. Я так хочу тебя.
Феанор удовлетворенно улыбнулся и, приподняв Манвэ за талию, заставил сесть себе на колени верхом, лицом к нему. Притянул к себе и принялся жадно целовать в губы.
Через пару минут Манвэ уже ерзал на его коленях, как сумасшедший, и позволил Феанору стянуть с себя свое голубое одеяние. Феанор, тоже потерявший голову, ласкал совершенные линии его тела и никак не мог оторваться от алых, чуть припухших губ владыки Арды. Нежная ладонь Манвэ нашла его уже набухший под плотной тканью штанов член и сжала.
— Боже, какой огромный… — пролепетал Владыка Воздуха, моментально покрываясь румянцем. — Разреши мне посмотреть на него.
— Конечно, — Феанор быстро расстегнул ширинку. — Я твой раб, а ты мой господин.
Правда, это утверждение показалось ему довольно сомнительным, когда он сидел на кровати полураздетый, а обнаженный Манвэ стоял у его ног на коленях и кончиками пальцев водил по его налитому кровью орудию. На лице у короля читалось такое неподдельное восхищение, что Феанор млел. Но самое острое упоение своей властью над потерявшим от вожделения всякое соображение любовником он испытал, когда губы Манвэ, алые, красиво вырезанные губы Короля Арды прижались к его члену и Манвэ принялся его целовать, постанывая от вожделения.
Феанор вцепился в волосы Манвэ. Они скользили в его пальцах. Манвэ дергал головой, когда пальцы Феанора причиняли ему боль.
Принц нолдор осыпал его нежными словечками, которые едва ли показались бы уместными во дворце Манвэ в Валимаре, но от них бедная голова Короля шла кругом. Никогда мужчина не хотел его так горячо и никогда его вожделение не было таким жестоким. Этот поток страсти лился прямо в жилы Манвэ, точно поток расплавленного золота, тело его содрогалось от сладострастных предчувствий, которые Манвэ хотел продлить, потому что они доставляли его утонченной натуре не меньше удовольствия, чем сама любовная игра.
Феанор, дернув Манвэ за волосы, заставил его выпустить изо рта свой член.
— Сразу видно, что тебе не приходилось заниматься этим раньше, — хрипло проговорил он. — Ну, все равно, у тебя сладкий ротик. У моего господина, — прибавил он, приподнимая бровь.
Манвэ, затаив дыхание, смотрел ему в лицо. Сияющие неумолимым светом глаза Феанора обещали потрясающий секс.
— Мне надо идти, — чтоб немного подразнить Феанора, проговорил Манвэ. — Это было восхитительно, но я в самом деле…
Он не успел договорить. Пальцы Феанора стиснули его хрупкие запястья. Манвэ с замиранием сердца почувствовал, что летит, зажмурил глаза и вдруг понял, что лежит на спине в пышных подушках.
Феанор нависал над ним.
— Что ты болтаешь? Куда тебе надо идти?
Он навалился всей тяжестью на Манвэ и властно поцеловал его в губы.
— Ты мой, пока я этого хочу.
Манвэ застонал. Это был стон кроткой покорности, услышав который, Феанор уменьшил свой пыл.
— Не бойся, — сказал он нежно, целуя Манвэ в лоб. — Я не причиню тебе боли.
Он встал над ним на колени и посмотрел на лежащего перед ним Владыку Ветров. В полумраке его покоев нежное тело Короля, казалось, излучало собственный свет. Нежная кожа была белой, как лепесток лилии, черные волосы рассыпались по подушкам, на щеках тлел алый румянец, потемневшие голубые глаза смотрели на Феанора с такой покорностью, что у него захватило дыхание. Он и вправду сейчас был его господином, полным владыкой, он так остро чувствовал это, что в данный момент его ненасытная гордость была удовлетворена.
Феанор смазал свой член и заставил Манвэ пошире развести ноги.
— Иди сюда, мой сладкий, — шепнул он обнимая Манвэ за талию. — Давай.
Манвэ обхватил его спину ногами. Его еще никогда не брали в такой покорной, женской позе, и он даже не ожидал, какое наслаждение он испытает, когда Феанор короткими резкими движениями стал вталкивать в него свой член.
Феанор трахал его, приподнявшись на напряженных руках, длинные стройные ноги Манвэ обвивали его талию, он вскрикивал и мотал головой. Удовольствие было слишком сильным. Он не испытывал боли, как не испытывал ее никогда, но ощущения были настолько потрясающими, что он даже представить не мог, что возможно что-то подобное. Это было совершенно не похоже на нежные и, как он теперь понимал, довольно пресные объятия его бывших любовников. Огромный член Феанора, казалось, разрывал его и был ужасно горячим. Он терся о самые чувствительные места внутри него, и каждый раз, когда Феанор немного замедлял свои движения, Манвэ извивался от дикого вожделения, просил его быстрее, еще, оттрахать его сильнее, а Феанор только усмехался ему в лицо жестоко и сладострастно и говорил: «Ну попроси еще, киска, мне нравится, что ты меня так хочешь» . Да, Манвэ его хотел. Он в жизни ничего так не хотел, как того, чтобы этот эльф с бешеными глазами и громадным членом продолжал его трахать еще и еще. Феанор спустил в него один раз и переждал несколько мгновений, в течение которых он целовал шею короля, вызывая в нем просто судорожные спазмы. Манвэ тоже пережил один оргазм, но ощущение было таким, что тело только дорвалось до того, о чем мечтало всегда. Его член даже не опустился, а внутри все горело от желания. Феанор сделал еще несколько движений, и Манвэ кончил еще раз, крича и отворачивая от него лицо, чтобы его любовник не видел его дикого исступленного выражения. Он изнемогал от этого бешеного жара; когда в него еще раз излилось горячее семя, он лишь застонал в изнеможении. Феанор же не обнаруживал никаких признаков усталости. Он провел ладонями по бедрам Манвэ и по его груди и спросил тихо:
— Хочешь еще, сладкий? Тебе нравится?
Манвэ попытался подняться. Он сам не знал, чего хочет. Он чувствовал во всем теле биение крови, оно было почти болезненно. Он не почувствовал, как Феанор взял его на руки и снова уложил. Манвэ на короткое время лишился сознания. В чувство его привели осторожные прикосновение чего-то теплого и влажного к внутренней стороне бедер и промежности. Феанор намочил полотенце горячей водой и бережно обтирал Манвэ.
— Пришел в себя? — нежно спросил он, наклоняясь, чтобы поцеловать Манвэ в лоб.
Король кивнул.
— Какой ты слабенький. Я тебя так люблю.
Феанор бросил полотенце на пол, взял руку Короля и поцеловал. Манвэ смотрел на него во все глаза, как будто видел впервые. Могучий Феанор покорно склонялся перед ним. Манвэ поглядел на разворот его широких плеч, на шею, по которой рассыпались влажные от пота черные волосы, и сглотнул. Он желал Феанора еще сильней, чем прежде, если такое было возможно.
Он поднялся. Феанор не стал удерживать его и даже помог, поддержав под локоть.
— Ты уже уходишь? — спросил он.
Манвэ кивнул, опустив ресницы. Феанор помог ему одеться.
— Когда ты придешь снова?
Манвэ улыбнулся и поглядел ему в глаза.
— Я думаю, очень скоро.
— Я буду ждать, — сказал Феанор. А потом, к удивлению и восторгу Манвэ, опустился на одно колено, взял его руку и поцеловал.
Мелькор появился на полянке, когда Келегорм одевался. После его ухода он посидел еще немножко в полном отупении, допивая вино и прислушиваясь к своим ощущениям. Ауле не зря стерегся. От Могучего Валы исходила такая сексуальная энергия, что Келегорм, который был, в отличие от прочих разных, закален общением с Феанором, все равно чувствовал себя, как пыльным мешком ударенный. В голове его против воли всплывали такие картины, что он только жмурился и тряс головой, рассчитывая их вытряхнуть.
— Папа тебя отпустил, — торжествующе сообщил Мелькор, появляясь перед ним. Келегорм вздрогнул и отшатнулся. При этом чуть не упал, потому что как раз засовывал ногу в штанину.
Мелькор его галантно поддержал за локоток.
Как? — спросил Келегорм, наконец справившись с одеждой. — Когда?
— Сейчас.
Сын Феанора на всякий случай сделал шаг назад. У Крылатого были такие глаза, словно он собирался перекинуть добычу через седло и увезти.
— Я сейчас не могу, — быстро сказал Келегорм.
— Хорошо, — немедленно согласился Мелькор, уверенный, что жертва никуда не уйдет. — Вечером. Часа через два.
— Хорошо, — брякнул Келегорм в отчаянии. Он надеялся, что через два часа что-нибудь произойдет, папа опомнится, он сам придет в себя, да и Мелькора эти два часа рядом не будет.
— Я тебя жду, — Мелькор улыбнулся так, что Келегорму внезапно захотелось, чтобы эти два часа прошли как можно быстрее. — И смотри, — предупредил он, — я никогда не забываю тех, кто манкирует моим приглашением. Ненавижу, когда меня динамят.
Келегорм содрогнулся. Лучше всего у Мелькора получался этот ненавязчивый тон угрозы-предупреждения, у собеседника, даже если он ничего такого не задумывал, начинали трястись поджилки, по спине тек холодный пот и он начинал судорожно припоминать все свои грешки по отношению к Мелькору, великому и ужасному.
Мелькор вернулся к себе в отличном расположении духа. Все складывалось так удачно, как он и не ожидал. Ну, во-первых, Келегорм был просто конфетка с его дерзкими темно-синими глазами и каштановыми отливающими на солнце золотом волосами. И сложен был он отлично. Мелькор, в отличие от Феанора, не любил хрупких юношей, а предпочитал сильных молодых людей. Во-вторых, Феанор клюнул и клюнул окончательно. Он собирался воевать с Финголфином, и Мелькор отлично понимал, что никакое вмешательство Манвэ тут ничего не исправит. Вот до кого бы Мелькор с удовольствием добрался. До этого красавчика-задавалы, изображающего из себя скромника. Ух, что бы он с ним сделал… Он от предвкушения даже кулаки стиснул. Ну ничего, когда в Валиноре начнется настоящая буча, тогда мы и посмотрим, кто останется на троне Судеб. «Варду — сразу за грань мира, — подумалон. — а Манвэ… Ну, он неплохо будет смотреться на ее месте. И Гора сюда перевезу. Черт его знает, что он там один делает».
С Сауроном он общался регулярно. Гортхаур Жестокий был, наверное, единственным существом на белом свете, которого Мелькор нежно и искренне любил. Во всяком случае, признавал, что любил. Вдобавок ему не хватало отточенного интеллекта Гора, их короткие разговоры по вечерам его не устраивали.
Мелькор повалился на огромную кровать, которую он завел вовсе не для того, чтобы на ней спать, и принялся предаваться различным мечтам, в которые входили и совращение Келегорма, и овладение Сильмариллами, и укрощение Манвэ, и появление Гортхаура.

Глава 4


Келегорм пообедал вместе с братьями, отец к столу не вышел. Маэдрос приготовил пирог с ливером, и все наворачивали как могли. Карантир тихо беседовал с Куруфином, Амрос и Амрод уплетали за обе щеки, Маэдрос подкладывал им на тарелку кусочки повкуснее, пользуясь отсутствием отца. Келегорму очень хотелось поговорить с Маэдросом. Колотил он их или нет, он был старшим братом, так что в затруднительных случаях все шли к нему. Потом Келегорм был эльф довольно мягкосердечный, и все его эскапады в обществе Карантира объяснялись в основном тем, что он всегда у всех шел на поводу. Он и с ним спал, когда до близнецов было не добраться, при этом вполне довольствовался пассивной ролью. К тому же он давно не сердился на Маэдроса, втайне сознавая, что с малышами они это чересчур, надо было с ними помягче, и им бы было приятней. Так что Келегорм пошел бы и поговорил со старшим, но в этот день все было против него. После обеда Карантира отправили мыть посуду и прибираться, Куруфин тоже занялся делами, а Маэдрос сказал, что берет близнецов и уезжает в Тирион по делам. Келегорм хотел было попросить и его чем-то загрузить, но рыжий принц внезапно посмотрел на него ласково и сказал:
— Передохни. Завтра отец появится, и дел будет целая куча. Сегодня его не будет до вечера.
«Хана», — подумал Келегорм.
Как обреченный на заклание, он пошел собираться. Искупался в бассейне, переоделся в белый шелковый костюм, который ему очень шел, надел те браслеты, о которых просил Мелькор. Ему ужасно хотелось увидеть его, и все сопротивление, которое он оказывал, было сопротивлением не воле Мелькора, а его собственным желаниям. Келегорму просто хотелось, чтобы как всегда на его пути появился кто-то и сказал: «Куда прешь? Тебе не туда!» Но никто на его пути не появился, и он вывел из конюшни лошадь и оседлал ее.
Ехал он, не торопясь. Если бы сын Феанора взял на себя труд проанализировать свои ощущения, он бы, наверное, очень удивился подлинной подоплеке своих переживаний. Да, он отлично знал, что отец будет в ярости, узнав о его визите к Мелькору. Он понимал, что когда Феанор отпускал его, он явно был не в себе, или Мелькор просто солгал, чтобы не возиться с добыванием разрешения. Так что быть ему крепко поротым завтра, Келегорм это понимал. Он знал, что Мелькор известный лжец, обманщик, что он преступник, осужденный судом Валар, но все равно ехал, потому что… Это было бедой всех детей Феанора. Им всем хотелось любви. Это было причиной и страстной нежности Маэдроса ко всем маленьким и беззащитным, и жестокости Карантира, и замкнутости Куруфина. Рано лишенные матери дети Огненного Духа не понимали, не могли понять, почему в этом сияющем мире Благословенной Земли одни они не получали необходимых им ласки и нежности. Мир, такой снисходительный ко всем, в силу каких-то непонятных несправедливых законов неизменно оборачивался к ним своими жесткими выступами и иголками, и тот, от кого они ожидали любви, не мог дать им ничего, кроме холодной справедливости, и это в лучшем случае. Дети Феанора не задумывались об этом, кроме, разве что, Маэдроса, но яростная жажда любви в совокупности с бешеным темпераментом отца толкала их на поступки дикие и необдуманные, как, например, поездка к Мелькору на ночь глядя. Впрочем, Келегорм старательно обманывал себя относительно истинной цели поездки. Он говорил себе, что посидит полчасика и уйдет. Что просто посмотрит, как живет Мелькор, может, узнает что-то полезное для отца и тем умерит его гнев. В общем, он воображал себя ловким разведчиком, засланным в Черную Цитадель. Это сильно помогало ему не развернуть лошадь и не умчаться быстрее ветра в Форменос, под отцовское крылышко. И опять же, будь Келегорм чуть поумнее и повнимательней, он понял бы, что на самом деле поддается еще худшей иллюзии — он думает, что Мелькор будет его любить, что он сумеет завоевать его сердце, если оно у него, конечно, есть. Над всеми детьми Феанора довлела воля их отца, поэтому при всех своих необузданности и высокомерии они практически всегда были готовы подчиниться кому-то, кто превосходил их, и убить всякого, кто заикнется об этом. Так что во время пути Келегорм испытывал приятное ощущение обреченности, словно был жертвой, ведомой на заклание. Это его возбуждало.
Доехав до дворца Ауле, он спешился и кинул поводья подбежавшему эльфу. Эльф выпучил глаза. После ссоры с Ауле Феанор и Феаноринги во дворце Кузнеца не показывались.
— Ты хочешь видеть Ауле? — осторожно спросил эльф, когда Келегорм спешился.
— Нет, Мелькора, — со свойственным всей семье неосознанным высокомерием ответил Келегорм, оглядываясь. — Где он тут у вас?
— Я не могу тебя проводить, — эльф потупился. — Мне запрещено. Но я сейчас найду кого-нибудь.
Келегорм поднял брови, глядя в спину удаляющемуся эльфу. Очевидно, Мелькор пользовался здесь завидной репутацией, и тут у Келегорма похолодело в животе. Ему страстно захотелось вскочить на лошадь и уехать, но еще только не хватало, чтобы начали болтать, что сын Феанора приехал в гости к Мелькору, а потом струсил и удрал. Поэтому Келегорм проглотил застрявший в горле комок и принял непринужденную позу: сунул большой палец одной руки за пояс, а второй сжал хлыст и принялся оглядывать окрестность, похлопывая им по голенищу сапога.
Тут появился давешний эльф в сопровождении невысокого чернобородого гнома.
— Пошли, — буркнул гном, мрачно разглядывая наглого красавчика, которому понадобился Мелькор.
Келегорм обольстительно улыбнулся гному, в животе по-прежнему было холодно, во рту пересохло, но он отважно последовал за своим провожатым.
Гном молча, не говоря ни слова, довел его до покоев Мелькора и оставил там, так же не произнеся ни звука. В глубине своей гномьей души он был оскорблен тем, что Махал разрешил этому подонку тут жить, да он еще и гостей принимает. Это гном уже с трудом выдерживал. И ведь находятся же такие, что ездят к нему в гости. Впрочем, эльфов он всегда считал ни к чему не способными кретинами, кроме разве что Феанора и ему подобных, да и на их счет у него были разные подозрения, так что он каждый раз пересчитывал инструменты, когда они уходили из мастерской.

Келегорм помыкался немного перед дверьми, не зная, что делать, как ему собраться, взять себя в руки и исполнить свои благие намерения. Наконец он набрался смелости и постучал в дверь рукоятью хлыста.
Мелькор открыл тут же.
— Заходи, — он так дружелюбно улыбался, что Келегорм решил, что наверное, неправильно понял его там, в саду. Могучий Вала не имел в виду ничего, кроме дружеской пирушки. Он, чувствуя одновременно и облегчение, и разочарование, вошел. Келегорм был наивен и не понимал, что это была излюбленная тактика Черного Валы. Клиент должен созреть. Он должен страдать, переходя от надежды к разочарованию, от страха к облегчению, чтобы потом сам упасть в его объятия. Это не только приятное и возбуждающее зрелище, но и хороший повод сказать потом: «Я здесь не при чем, ты сам на меня вешался», если потом своенравное чадо Феанора решит высказать претензии.
— Садись, дорогой, я все приготовил, — суетился Мелькор. — Я так рад, что ты меня навестил.
Келегорм сел в кресло, с интересом оглядываясь по сторонам. Сейчас он уже не жалел, что приехал. Никто из его братьев не был у Мелькора дома. Этим даже Феанор не мог похвастаться, потому что обычно Вала сам к нему приходил. Келегорм уже предвкушал, как он будет рассказывать всем, что он, да, вот так запросто, пил с Мелькором вино, ну, да, заехал к нему, а что тут такого? Он меня так звал.
Мелькор разлил по бокалам вино. Поднял свой.
— За тебя, — сказал он, подмигнул Келегорму и осушил бокал одним глотком.
Келегорм машинально отпил из своего бокала. Вино было слишком крепким и сладким. Он закашлялся.
Мелькор протянул руку, чтобы похлопать его по спине, и Келегорм против воли отшатнулся. Мелькор улыбнулся уголками губ. Он видел своего гостя насквозь, но ничем не обнаружил этого.
— Как отец? — спросил он, откидываясь в кресле.
— Ты же недавно был у него, — ответил Келегорм, — Думаешь, что-то изменилось?
Мелькор с улыбкой пожал плечами.
— Ты сам уверен, что знаешь своего отца и все его мысли? Он тебе никогда не преподносил сюрпризов?
Келегорм не нашел, что возразить. Новые идеи в самом деле возникали у Феанора внезапно, и чем неожиданней они были, тем больше увлекали беспокойного сына Финве.
Келегорм решил, что должен вложить свой вклад в светский разговор.
— А ты неплохо устроился, — сказал он, оглядывая комнату.
Если бы Варда увидела покои, где жил Мелькор, она осталась бы недовольна его надзирателями. Могучий окружил себя вопиющей по меркам Валинора роскошью. Стены комнаты были обиты драгоценными тканями с изображениями певчих птиц среди цветущих ветвей, пол скрывался под множеством ковров, а там, где их не было, мерцал сумрачными голубоватыми сполохами полупрозрачный молочный мрамор. Повсюду были расставлены мозаичные столики и удобные кресла. Келегорм не знал, что Мелькор специально распорядился навести красоту в покоях перед его приездом. Ему хотелось поразить тщеславного Феаноринга, вопреки воспитанию сурового отца падкого до роскоши.
— Ничего особенного, — презрительно махнул рукой Мелькор. — Я рад, что тебе нравится.
Келегорм не знал, куда деваться от магнетического взгляда его голубых глаз.
— Почему ты на меня так смотришь? — изнемогая, спросил он.
Мелькор приподнял бровь:
— Как?
— Мне кажется, что ты все мои кости можешь пересчитать своими глазами.
«Ты очень близок к истине, мой милый, — подумал Мелькор. — Я тебя насквозь вижу, жаль, что не через одежду».
Вслух он ничего не сказал и громко рассмеялся.
— Ты, наверное, голоден с дороги, — сказал он. — Сейчас нам принесут поесть.
— Я обедал, — буркнул Келегорм.
Мелькор только усмехнулся.
«Посижу еще двадцать минут и уйду», — подумал Келегорм.
Чтобы развлечь дорогого гостя в ожидании обеда, Мелькор принялся показывать ему безделушки, которые делал сам в то время, когда не был занят плетением интриг. Келегорм много видел красивых вещей, но в этих причудливых украшениях было то, чего он никогда не находил в работах отца. В каждой драгоценности, вышедшей из-под рук Черного Валы, была бьющая в глаза чувственная роскошь, острое сладострастие, эти вещи были призваны не столько украшать их носителя, сколько возбуждать определенные мысли. И Келегорм не мог оторвать взгляда от сверкающих камней, у него при одном взгляде на них начинало сильнее биться сердце.
Мелькор победно ухмылялся, глядя на этого эльфийского мальчишку, у которого на щеках выступил румянец, а язык облизывал пересохшие губы. Он так увлекся разглядыванием, что даже забыл про Могучего, сидевшего напротив него. Мелькор с наслаждением смотрел, как пальцы Келегорма скользят по изгибам колец и браслетов почти в чувственной ласке. Особенно ему приглянулся широкий браслет в виде изгибающегося дракона, который кусал самого себя за хвост. Шкурка была сделана из мелких рубинов и напоминала сверкающий бархат, глаза — из желтых топазов, основа белого золота превосходно бы оттеняла его загорелую кожу.
— Могу подарить, — небрежно сообщил Мелькор. На лице Келегорма появилось такое умоляющее детское выражение, что Могучий чуть не расхохотался. Он почувствовал нежность к этому сироте при живом отце, он отлично видел, как жадно мальчишке хочется всего — любви, поклонения, роскоши, и он не отказался бы ему это предоставить. Он был так хорош собой.
— Бери. Он твой.
Келегорм просиял и надел браслет на руку; он был ему велик, и лицо юноши исказилось досадой.
— Неправильно, — сказал Мелькор. — Его носят выше локтя. Сними куртку, я тебе покажу.
Келегорм стащил куртку и рубашку. Мелькор разглядывал его без всякого стеснения, но эльф был настолько охвачен радостью такого приобретения, что не обращал на это никакого внимания.
Могучий надел на него браслет, который пришелся ровно на середину предплечья, и предложил Келегорму полюбоваться на себя в зеркало. Тем временем принесли ужин.
Келегорм отвернулся от зеркала, сияя от радости, он уже был готов подчиниться желаниям Крылатого, но тот моментально остудил его пыл.
— Оденься, — сказал Мелькор сухо и кинул ему рубашку.
Эльф натянул ее, недоумевая. Мысль о том, что он неправильно понял, чего хочет Мелькор, снова пришла ему в голову. И теперь она была ужасной.
Слуги тем временем накрыли на стол и удалились. Мелькор предложил своему гостю приступать к еде. Келегорм не заставил себя упрашивать. Подарок поднял его настроение. Браслет нежно обхватывал руку. Келегорм чувствовал его гладкую внутреннюю поверхность. От мысли, какие сокровища он носит на руке под курткой, его сердце трепетало. От радости Келегорм в самом деле почувствовал голод и набросился на изысканные блюда, к которым едва прикасался Мелькор.
— А здесь, похоже, любое твое приказание выполняют мгновенно? — с оттенком ревности спросил Келегорм. Он немного завидовал власти Могучего, которую он проявлял с такой же небрежностью, с какой кидал кости собакам.
— Конечно, — ответил Мелькор. — Я старший брат. Что бы они все себе ни воображали, со мной им не сравниться.
Это было неправда. Ауле, например, почитал Мелькора за ум и способности, но не уважал, Намо вообще делал вид, что с Мелькором не знаком. Братья и сестры предпочитали мирно поделить сферы деятельности и не выяснять, кто наделен большими способностями, а кто меньшими. Мелькор в такой обстановке мог сколько угодно изображать горделивого и мудрого владыку. Его слушали не больше, чем птичек легкомысленной Ваны.
Келегорм быстро наелся и принялся за сладости и вино. Он был настроен игриво, все его страхи и опасения исчезли. Он лукаво посматривал на Мелькора. Могучий нравился ему все больше и больше. В глазах Келегорма эта интрижка приобретала все больше привлекательности. Об этом можно было бы, конечно, шепотом, рассказать Карантиру. Келегорм был уверен, что мало кто из эльфов мог похвастаться тем, что разделил ложе с Мелькором.
Вала невозмутимо тянул вино из золотого кубка, украшенного драгоценными камнями. Келегорм обратил внимание, что на пальцах у него сверкают варварской красоты перстни, оттеняя смуглый цвет кожи.
Келегорм проглотил комок в горле. Теперь он взаправду желал Могучего. Он заерзал на месте, стараясь обратить на себя внимание Валы, но тот казался поглощенным смакованием вина.
Наконец он снизошел до того, чтобы взглянуть на Келегорма.
— Тебе еще не пора? — спросил он, вызвав у юноши приступ ужаса.
— Н-нет, — робко отозвался Келегорм, все видом стараясь изобразить, что еще совсем рано, совершенно неподходящее время, чтобы выгонять его.
— У тебя работа?
— Нет, — ответил Мелькор. — Но я подумал, что о тебе могут волноваться в Форменос. Все-таки уехал ты ко мне в гости.
Проговорив это, Мелькор тонко улыбнулся, вызывав у Келегорма новый приступ паники. Он заподозрил, что Вала попросту играет с ним.
— А-а… Отец вернется только завтра, — нашелся Келегорм. — А остальные вряд ли будут обо мне волноваться.
— Это хорошо, — в глазах у Мелькора вспыхнул хищный огонек, от которого у Келегорма перехватило дыхание. Он не знал, что ему делать. Уйти? Броситься к ногам Мелькора, умоляя о любви? Ждать, пока он сам проявит инициативу? В бедной голове сына Феанора все пошло наперекосяк. Спасала его только врожденная гордость. Он развалился в кресле, рубашка на нем была расстегнута только до половины, обнажая грудь и стройную шею, он повернулся к Мелькору в три четверти, зная, что этот ракурс особенно выгоден для его внешности. Мелькор почувствовал, что ему несколько неудобно сидеть. В этих нахальных мальчишках, сыновьях Феанора, было то, что нравилось ему больше всего. Их необузданные страсти только оттеняли их красоту. А этот красавчик обещал быть очень пылким.
Бедняга Келегорм не знал, как ему себя вести и что делать, чтобы привлечь внимание Мелькора. Будь на его месте кто-нибудь из близнецов с их очаровательной непосредственностью, дело было бы уже слажено, они знали, как обращаться с мужчинами, но старшим сыновьям мешала некоторая надутость, если можно так выразиться. Наконец Келегорм нашел приемлемый выход. Он обольстительно улыбнулся Могучему и попросил:
— Расскажи мне про Средиземье.
Мелькору эта просьба польстила. Он любил Средиземье. Там он чувствовал себя как дома, в конце концов, именно он был хозяином этой земли.
— Иди сюда, — сказал он и жестом пригласил Келегорма сесть рядом с собой в широкое кресло. Эльф с трепетом подчинился.
Он внимательно смотрел в лицо Черному Вале, когда тот начал свой рассказ. Он мог бы похвастаться не только тем, что был у него в гостях, но и что видел его таким, каким он был на самом деле — могучее существо, снедаемое разнообразными страстями, которые отражались на его лице, когда он рассказывал о своем королевстве. Келегорм слушал, как завороженный. Ему самому хотелось прочь из этой теплицы, стать королем своей земли, скакать на бешеной лошади по ее просторам, быть самому себе господином. Поэтому он оцепенел, глядя на Крылатого, зачарованный этой прекрасной и страшной сказкой и его головокружительной близостью.
Занавеси в покоях Мелькора были опущены, он не любил света двух Древ, а лампа на столе, освещавшая их, едва мерцала. Келегорм прижимался к нему все сильнее, точно ребенок к отцу, когда ему рассказывают страшную историю. Его жгло возбуждение, не только физическое, но и страстное желание сделать хоть что-нибудь наперекор воле семьи, назло отцу, старшему брату, сделать хоть что-то, чего от него не ждут. Он приподнялся и прильнул губами к шее Мелькора, с наслаждением ощутив, как стучит под ней пульс и как вздрогнул Могучий Вала от прикосновения его губ.
Наконец он оторвался от него, тяжело дыша.
Мелькор посмотрел на него пристально.
— А ты смелый мальчишка, — сказал он хрипло. — И ужасно нахальный.
Келегорм удовлетворенно улыбнулся и откинулся в кресле, пытаясь опрокинуть Мелькора на себя. Тот осторожно высвободился из объятий Келегорма, взял его руку и поцеловал. Келегорм притих. Он понял, что распоряжаться здесь будет Мелькор, и безмолвно признал его власть.

Глава 5

Маэдрос, насвистывая, раскатывал тесто. Он любил и умел готовить. Он часто готовил сам, не обращаясь ни к чьей помощи, обычно эти часы были лучшими за день — его никто не беспокоил, и он полностью отдавался процессу творчества. И даже те сложные и тяжелые размышления, которым он предавался в данный момент, не могли полностью уничтожить того удовольствия, которое он испытывал от готовки. А мысли были как всегда о том же, об отце, о братьях, о той нервозной и тревожной обстановке, которая в последнее время сложилась вокруг Феанорингов.
Маэдрос до сих пор переживал историю с близнецами. Поведение Келегорма и Карантира было недопустимым, и, если Карантира он обвинял со всей строгостью, то к Келегорму был тайно снисходителен: он знал, что братец — тюфяк, что он плохо соображает и делает то, что ему говорят, конечно, нельзя опускаться до таких низостей, но тут Маэдрос вспоминал синие глаза Келегорма и его сияющую молодую белозубую улыбку и думал, что хрен с ним, главное, чтобы это не повторилось.
Все шло наперекосяк. Карантир все время злился — неужто ему не хватало его пажа и он испытывал к кому-то из братьев чувства более нежные, чем те, что демонстрировал? Келегорма вообще в последнее время мало было заметно, и когда Маэдрос сталкивался с ним, то вид у братца был вороватый и смущенный, словно его застукали за покражей яблок в соседском саду. Если говорить о срочном вооружении нолдора и прочих делах клана, то толку от них обоих не было никакого. Как и от Маглора, который на всякие попытки заставить его что-то делать смотрел на брата прекрасными полусонными глазами и говорил: «Конечно, брат, я все сделаю», и забывал об этом через полминуты. Один Куруфин относился ко всем поручениям ответственно, и Маэдрос был ему очень благодарен, но отец просто завалил его делами.
Близнецы тоже доставляли немало хлопот. Амрос был все еще напуган и ходил за Маэдросом, как шнурок. Амрод, слава Эру, был под опекой Куруфина. Но главной проблемой, был как всегда отец. Мало того, что он ввязался в эту безумную свару и был сослан в Форменос, мало было его ужасных выходок и бешеной одержимости, теперь он еще хотел войны. А последние несколько недель он был и вовсе невыносим. Запирался в мастерской, не отвечал на стук. У Маэдроса, естественно, даже мысли не было туда вламываться, но у него сложилось отчетливое впечатление, что отец с кем-то встречается. Этого только еще не хватало.
Он сунул в печь противень с пирожками и задумчиво покусал костяшку указательного пальца. Он не знал, что происходит, и это его крайне смущало.
— Тебя зовет отец, — в кухне появился Амрос и смотрел на него искательно. Маэдрос ласково улыбнулся ему и потрепал по волосам. Близнец сглотнул. Старший брат представлялся ему неприступной твердыней, тем более прекрасной из-за своей недоступности.
— Иду, — Маэдрос скинул куртку, в которой обычно готовил, и пригладил волосы. — Посмотри, пожалуйста, за пирожками.
— Хорошо, — послушно отозвался Амрос.
Маэдрос вышел из кухни и, широко шагая, пересек двор.
Келегорм, стоявший у окна на галерее, следил за ним. У него сжималось от страха горло, и сердце путалось где-то в кишках, периодически подскакивая наверх, словно воробей со сломанным крылом. Он окончательно запутался. Безумные ночи, которые он проводил с Мелькором, туманили его рассудок. Он боялся отца. Он хотел признаться во всем Маэдросу, но не мог. Ему нравился Маэдрос, если раньше он думал, что яростная воля Мелькора и его страсть дадут ему ощущение свободы и защищенности, то теперь он понимал, что это не так. Скорее он мог получить это от Маэдроса. Но старший брат не относился к нему серьезно. К нему никто не относился серьезно. Какой он был идиот, что пошел на поводу у этого идиота Карантира и испортил отношения с Маэдросом. Сейчас он мог бы хотя бы поговорить с ним. Келегорм все же имел эту возможность в виду, словно разведчик, который думает о капсуле с ядом на случай провала. Все было ужасно. Мелькор не отпускал его, он требовал все больше, а Келегорм не мог ему отказать. Он еще не был изменником, но балансировал на грани предательства, как испуганный и неумелый канатоходец на плохо натянутом канате. Самый красивый из сыновей Феанора совершенно не знал, что ему делать.
Маэдрос постучался к отцу.
В Тирионе Феанор занимал самую высокую башню королевского дворца. Из хрустальных окон его поднебесных покоев открывался вид на весь Валинор: сумрачный север, дальний юг в блеске льдов, восточный океан, скрывающий за бесконечной чередой опененных волн чудесные земли. Маэдрос, когда был совсем маленьким, часто приходил к отцу. Он помнил, как у него всегда захватывало дух, когда перед ним распахивалась дверь в комнату, где пахло поднебесными ветрами и где, как ему казалось, отец повелевает движением звезд.
Тогда отец не был еще так замкнут. Он с удовольствием проводил время с Маэдросом, отвечал на все вопросы мальчика, даже рассказывал ему сказки собственного сочинения. Маэдрос не раз тайно вздыхал, вспоминая то время. Пожалуй, только близнецы, появившиеся на свет позже остальных братьев, никогда не видели Феанора веселым и довольным.
Феанор сразу же откликнулся на его стук. Маэдрос вошел к отцу.
Хотя в Форменос было несколько башен, Феанор предпочел поселиться чуть ли не в подземелье. Маэдросу этот выбор показался очень красноречивым. Отец, ожесточившись, гнал из своего сердца воспоминания о счастливых годах.
Феанор, вытянув ноги в сапогах, сидел возле стола, положив на него правую руку. Маэдрос поспешил поклониться отцу. Он не любил, когда отец смотрел на него. С недавнего времени у старшего сына Финве появился подозрительный, обвиняющий взгляд, который вносил смятение в сердце самого отважного и чистого помыслами эльфа.
— Здравствуй, сын, — сказал Феанор.
Когда Маэдрос поднял голову и снова посмотрел на отца, взгляд того был уже более мягким.
— Вы звали меня, отец?
— Да, садись.
Маэдрос присел в пустое кресло.
— Мне хотелось поговорить с тобой, — сказал Феанор. — Мы давно не беседовали с глазу на глаз. Как ты живешь? Тебе, наверное, наскучил Форменос. Хочется поскорее вернуться в Тирион?
Маэдрос задумался. Отцу следовало отвечать искренне, но так, чтобы не раздражать его.
— Нет, отец. Я был бы рад, если бы мы вернулись в Тирион, но это возвращение доставило бы мне удовольствие, только если бы это было ваше желание. Мне хорошо и в Форменос.
— А твои братья?
— За них я не могу ответить, — проговорил Маэдрос. — Амрод и Амрос скучают. Они самые младшие, им хочется развлечений.
— Не слишком ли они любят развлекаться? Они уже не дети.
— Они еще слишком молоды, — сдержанно повторил Маэдрос.
Он сидел, опустив глаза, и все время чувствовал на себе взгляд отца. Ему было неуютно. Он хотел, чтобы Феанор или отпустил, или сказал наконец, зачем позвал его.
— Маэдрос, — вдруг позвал его отец.
Эльф поднял глаза. Феанор смотрел на него в упор. У Маэдроса холодок прошел по коже, ему показалось, что отец сейчас скажет ему что-то ужасное. В тишине покоев он услышал, как мягко стучит в висках кровь.
— Ты мой старший сын. Я люблю тебя, — произнес Феанор. — С тобой я хочу быть откровенным. Я кое-что подозреваю.
Маэдрос не сразу подал голос. Он слишком волновался и не хотел обнаружить этого.
— Что же? — спросил он, немного овладев собой.
— Кто-то из моих детей очень близко сошелся с Мелькором. Я боюсь, не потерял ли он окончательно голову и не таскает ли он наши секреты этой грязной лисе.
У Маэдроса, хоть он и был невиновен, на висках выступил холодный пот. Феанор смотрел на него очень пристально. Ему снова понадобилось время, чтобы убедиться, что его голос не задрожит:
— Почему вы так думаете, отец?
Феанор наконец отвел глаза.
— У меня есть на это причины, — коротко проговорил он.
— Что же вы хотите от меня?
— Помоги мне найти того, кто делает это, — настойчиво проговорил Феанор.
Маэдрос понял, что сейчас бесполезно убеждать отца, что его подозрения безосновательны. Он задумался. У всех сыновей Феанора были дела за пределами Форменос, и все они, иногда с разрешения отца, а иногда и без разрешения, покидали цитадель, чтобы навестить приятелей или возлюбленных. Маэдрос признался себе, что подозрение может пасть на любого из них, не исключая близнецов.
Проследить за ними не представлялось возможным. Не приставлять же соглядатая к каждому брату. А расспрашивать, приглядываться к выражению лица, к интонациям, наводить на опасные разговоры — Маэдрос не мог даже вообразить себя в этой роли.
Его вдруг осенила идея.
— Отец, — сказал он, — если вы в самом деле уверены в своих словах, то я могу предложить вам следующее.
Феанор наклонил голову, показывая, что он внимательно слушает.
— Мы не сможем проследить за всеми и каждым. Ведь виновными могут оказаться не только мои братья, в чем я не уверен, но и любой эльф. Почему бы нам не пригласить Мелькора пожить у нас? Сильмариллы заперты надежно. Наши секреты мы будем охранять еще строже, если это возможно, да и не таков Мелькор, чтобы воровать их, рискуя быть пойманным. А тот, кто поддерживает связь с Мелькором, неизбежно выдаст себя, видя объект своего вожделения каждый день.
Феанор молча обдумывал слова Маэдроса. Наконец он кивнул.
— Хорошо, я согласен. Твое предложение разумно. Я сегодня же напишу Мелькору и предложу ему приехать. А когда он приедет, я хочу, чтобы ты был моими глазами и ушами. Я не могу уследить за всем.
— Можете положиться на меня, отец, — сказал Маэдрос, вставая.
Феанор подозвал его и, когда Маэдрос подошел, взял сына за руки, заставил наклониться к себе и поцеловал в лоб.
— Все же ты самый разумный из моих сыновей, — с гордостью сказал он. — У тебя слабое сердце, слишком мягкое, на мой взгляд, но разумом ты пошел в мать, а она была умная женщина.
Феанор отпустил сына и сделал знак, что он может удалиться.
Маэдрос сам привез Мелькору приглашение от Феанора. Когда он, вежливо постучав, появился в покоях Могучего, у Мелькора расширились глаза. Он совершенно не представлял, что к нему в гости явится этот гордый красавчик, блюдущий семейную честь, словно старая дева — целомудрие молодой воспитанницы. Он знал, что у Маэдроса нет ни возлюбленной, ни друга, что он редко бывает на вечеринках, где собиралась распущенная молодежь Валинора, и вдобавок приглядывает за своими беспутными братцами, одного из которых Мелькор успел близко узнать. Он бы не отказался узнать и этого поближе.
— Рад такому гостю, — Черный Вала широким жестом предложил Маэдросу садиться. — Выпьешь?
— Пожалуй, — сдержанно ответил Маэдрос, оглядывая варварскую роскошь покоев. Чем-то ему это нравилось. Ему и Мелькор нравился, не то чтобы слишком, но чуть-чуть. Маэдросу было любопытно, кто же из его братьев разделяет с ним ложе и что он испытывает при этом. Но углубляться в такие размышления он не решался.
Пока Маэдрос пил вино, Мелькор сломал печать на конверте и принялся за чтение. Приглашение было ясным и недвусмысленным: Феанор, охранявший Форменос, как неприступную крепость, приглашал своего вечного конкурента провести там месяц-другой. «Как странно, — подумал Мелькор. — Он что, вспомнил про нашу любовь? Что с ним случилось?»
— Отец хорошо себя чувствует? — спросил он осторожно.
— Спасибо, он здоров, — коротко откликнулся Маэдрос.
— Хорошо, — Мелькор все еще пребывал в недоумении, но уже прикидывал, что может последовать за этим странным предложением и как его использовать в собственных интересах. — Скажи ему, что я завтра буду. Ну, что я польщен и все такое… — он обольстительно улыбнулся Маэдросу. — Справишься?
«Если он сейчас потреплет меня по щечке, дам ему в морду», — стиснув зубы, подумал Маэдрос. Но Мелькор не стал этого делать. Он проводил Маэдроса за двери и на прощание сказал нежным голосом:
— Теперь мы будем часто видеться.
— Это неплохо, — дипломатично ответил Маэдрос, не изменившись в лице. Мелькор вспомнил Келегорма, который вздрагивал и трясся от любого намека, и подумал, что этот рыжий красавец с его ледяной невозмутимостью может оказаться гораздо интересней во всех отношениях.
«Великий Эру, я пропал, — это была первая мысль Келегорма, когда отец за ужином, многозначительно хмурясь, объявил о приезде Мелькора. — Я пропал, теперь все всё узнают». Эта мысль была не лишена оснований. Естественно, Келегорм не мог похвастаться, что изучил Великого Врага за те две недели, которые принадлежал ему, но он точно знал, что Мелькор совсем безбашенный. Он мог бы объявить всем об их связи, случись у него такой каприз. Раньше, уезжая от него в Форменос, Келегорм чувствовал себя в безопасности, у него была нора, где он мог скрыться от слишком уж тяжелого давления Могучего. Теперь он лишился этого убежища. Его персональный демон будет теперь жить в его доме. Келегорм нашел взглядом лицо Маэдроса — безмятежное, строгое, спокойное. Теперь его ужасала мысль о том, что Маэдрос все узнает. Мысль о презрении старшего была невыносима. Впрочем, он его и так презирал. Келегорм готов был на коленях стоять перед близнецами, чтобы заслужить прощение старшего сына Феанора. Семья, из которой он так рвался, теперь казалась ему единственным прибежищем.
Мелькор появился в Форменос днем. Могучий никогда не ездил верхом, всегда перемещаясь доступным Валар способом — просто скакал из одного места в другое. Феанор вышел к нему навстречу. Сыновья, присутствовавшие при этом событии, отметили, что отец улыбнулся гостю, что было делом редким. Покои ему отвели рядом с покоями Маэдроса, и Мелькор с отцом тут же удалились в мастерскую. Келегорм передохнул с облегчением. Может, Могучий здесь будет потише, чтобы не портить отношений с Феанором? Или он ему уже надоел? Но этим надеждам не суждено было сбыться.
Обед в этот день готовил Маэдрос, и он очень старался. Роль соглядатая претила ему, но он все же старался приглядывать за братьями, стараясь выяснить, кто из них смотрит на Мелькора. Это был пустой номер, поскольку на Могучего, сидевшего за столом в непринужденной позе и поглощавшего огромные куски мяса с приправами, пялились все. Тогда Маэдрос стал смотреть, на кого глядит Мелькор. Мелькор глядел на него. И иногда на Феанора. Поскольку Маэдрос точно с Мелькором не спал, эта стратегия тоже не помогла.
Келегорм с трудом отсидел обед, куски застревали у него в горле, пару раз он поймал взгляд Могучего, знакомый, раздевающий взгляд, жаркий, как пылающее железо в горне. Когда все выходили из столовой, Мелькор оказался рядом и шепнул:
— Я тебя сегодня жду.
«Нет! — чуть не заорал Келегорм. — Нет, только не здесь!» Но Вала уже испарился, оставив его в жарком смятении и страхе.
Вечером Келегорм отправился к Мелькору. Он промучился целый день, раздумывая, как лучше порвать эту опасную связь, поминутно впадая в отчаяние и негодуя на своего неосторожного любовника.
Сын Феанора ворвался в покои Мелькора и, едва за ним закрылась дверь, набросился на Мелькора с упреками.
— Неужели обязательно нужно так рисковать?! — воскликнул он.
Могучий, одетый по своему обыкновению в черное с ног до головы, окинул нолдорского принца горячим взглядом. Келегорм невольно опустил глаза и покраснел. Он с трудом находил в себе силы продолжать препирательства, но язык его запинался, и Келегорм сам не понимал смысла своих слов.
— О чем ты? — с хорошо разыгранным удивлением спросил Мелькор. — Я так ждал тебя, так радовался, что мы наконец-то будем вместе.
Он отлично знал, сколько мучений доставляет Келегорму эта связь, начавшаяся с внезапной вспышки взаимного влечения, тщательно скрываемая и все сильней тяготящая сына Феанора, у которого страсть к Мелькору все больше уступала место страху перед ним.
Мелькор не порывал с Келегормом потому, что надеялся использовать его в своих целях. Помимо этого ему доставляло жестокое удовольствие терзать нерешительного и боязливого Келегорма. Он изображал перед ним влюбленность, напоминал о старых клятвах, принесенных в пылу вожделения, разыгрывал сцены ревности и желания, пугал гневом отца в случае, если Феанор узнает об их отношениях. Келегорму был унизителен и скучен весь этот высокопарный ритуал. Он бы давно расстался с Мелькором, если бы Мелькор не привлекал его к себе так сильно. Келегорм проклинал Мелькора, но стоило ему вспомнить об объятиях Могучего, тело его наполняла счастливая истома и он забывал о своих проклятиях.
Сейчас он не осмеливался взглянуть в глаза Мелькора, чтобы тот не прочел в них желание.
— Иди сюда, — сказал Мелькор. — Что же ты?
— Я, — пятясь и по-прежнему глядя в пол, дрожащим голосом произнес Келегорм, — я пришел, только чтобы сказать, что я не могу остаться. Это же безумие. Отец может узнать. Это слишком опасно. Я приеду к тебе потом. Обещаю…
Гневный голос Мелькора прервал его, и Келегорм сжался. Голос Мелькора повергал его в ужас и в то же время возбуждал такое желание, что у Келегорма отнялись язык и ноги, и по всему телу выступил холодный пот.
— Еще чего? Ты оставишь меня, и я буду все ночь страдать один, чтобы завтра опять развлекать дурацкими разговорами твоего отца?! Ну уж нет!
Он шагнул к несчастному сыну Феанора и схватил его за руку. Келегорм взглянул в лицо Мелькора. Оно было прекрасно в гневе. Взгляд синих глаз ослеплял, тонкие ноздри раздувались. Келегорм понял, что он ни в чем не сможет отказать такому Мелькору. Ему хотелось только одного, чтобы его господин забыл об этом разговоре и он мог снова касаться рукой его лица, играть легкими светлыми волосами, касаться губами этих губ, которым разве что какая-то сверхъестественная сила могла придать этот капризный и чувственный очерк.
Келегорм открыл было рот, чтобы объявить о своей покорности, но Мелькор понял его и без слов.
— Ты будешь делать то, что я хочу, — тихо сказал он, беря Келегорма за другую руку и поворачивая к себе. — Иначе я знаю, что делать.
Он с силой прижал к себе эльфа и наклонился к нему, чтоб поцеловать. Келегорм подставил ему губы, от Мелькора исходил жар, дикий сплав силы и вожделения, от которого у Келегорма судороги проходили по телу.
— Послушай, — пролепетал он, обхватывая руками шею Мелькора, чтобы не упасть. — Только отец ничего не должен об этом знать, иначе он убьет меня.
Мелькор усмехнулся ему в лицо, и эта усмешка была такой неотразимой, что Келегорм был готов отдаться ему на глазах у отца, только бы Могучий не оставлял его.
— Он ничего не узнает, малыш, — хрипло шепнул Мелькор. — Не беспокойся.
Он отпустил Келегорма и сказал повелительно:
— Раздевайся.
Эльф покорно принялся расстегивать рубашку. Мелькор сел в кресло. Разумеется, он использовал Келегорма в своих целях, но это не мешало ему испытывать вожделение к молодому эльфу. Он действительно был самым красивым из всех сыновей Феанора, Мелькор всякий раз испытывал острый укол изумления, когда видел его обнаженным. В линиях его тела было то отточенное совершенство, от которого чувствительный к красоте Вала терял голову. И еще это умоляющее лицо, эти синие бархатные глаза, эти белые зубки… Келегорм снял с себя последнее и распустил по плечам густые каштановые волосы. Он изнемогал от предвкушения, никакой отец не был страшен ему под огненным взглядом Черного Валы, ласкавшим каждый изгиб его тела.
— Иди ко мне, — приказал Мелькор.
Келегорм подошел к нему и опустился на колени у него ног.
— Мой господин… — севшим голосом проговорил он. — Что ты хочешь?
Мелькор провел рукой по его густым, тяжелым, словно шелк, волосам.
— Будешь слушаться? — спросил он.
— Да, — простонал Келегорм. Он принялся тереться лицом о бедро Мелькора, его рука забралась выше и нащупала под тонкой тканью черного одеяния возбужденный член Могучего. Это прикосновение как всегда ослепило его, он уже ни о чем не мог думать, кроме того, что сейчас произойдет, Мелькор пристально смотрел на него, наслаждаясь прикосновением тонких пальцев, горячих даже через ткань.
Келегорм потянулся вверх и расстегнул фибулу, скрепляющую ворот одеяния Мелькора. Потом потащил его вниз, заворожено глядя, как обнажаются плечи и грудь, живот, в нетерпении он рванул так, что ткань разлетелась под его сильными руками.
— Какой ты нетерпеливый, — усмехнулся Мелькор. — А столько крику было… Ты по-прежнему хочешь уйти? — ему доставляло особое наслаждение хранить холодность при том, что только одна часть тела выдавала охватившее его желание.
— Нет, нет, — умолял Келегорм у его ног. — Разреши мне остаться… прошу тебя. Прости меня.
Он принялся целовать бедра и живот Мелькора, его грудь, он был очень красив в любви, этот юный эльф-нолдо, иногда Мелькор думал, все ли сыновья Феанора так пылки и искренни, как этот. Губы Келегорма жадно прижались к его члену. Он облизывал его и целовал с таким пылом, что у Мелькора вырвался стон сквозь стиснутые зубы.
Он взял Келегорма за волосы и посмотрел на его искаженное вожделением покорное лицо.
— Я тебя еще не простил, — процедил он. — Ты мне кое-что должен, красавчик.
Он схватил Келегорма на руки и швырнул его на постель. Через секунду эльф ощутил, как его заломленные за голову руки холодит металл. Он оказался прочно пристегнутым к изголовью, но страх, который он испытывал, глядя на прекрасное лицо Черного Валы, ледяное в своей ярости, не уменьшал желания, а наоборот, скорее, увеличивал его.
— Мелько, — пролепетал Келегорм. Он хотел молить, чтобы Мелькор был нежен с ним, говорить ему о своей покорности и любви, но Вала одним властным прикосновением приказал ему молчать.
Он любовался на нолдорского принца, лежащего перед ним. Келегорм всем своим видом выражал то, что хотел сказать несовершенным языком слов.
Черные простыни оттеняли белизну его стройного тела. Мелькор положил руку на тонкую талию своего любовника. Келегорм вздрогнул, он повернул голову, ловя взгляд Мелькора. Прядь волос легла ему на лицо и прилипла к приоткрытым губам, принц не мог сам убрать ее и беспомощно и страстно смотрел на Мелькора из-за нее.
Мелькор, действуя так, чтобы Келегорм мог видеть его, потянулся за флакончиком с ароматным маслом, стоящим на столике возле кровати. У Келегорма задрожали губы и глаза подернулись дымкой.
— Обещай мне, что будешь покорным, — с опасной улыбкой шепнул Мелькор. — И помни, что я в любой момент могу отпустить тебя — только скажи.
Келегорм коротко застонал и покачал головой.
Мелькор вытащил пробку и налил на ладонь немного масла. Приторный, дурманящий аромат поплыл по комнате. Келегорм, почувствовав его, заметался. Этот запах неизменно довершал его падение, он уже не мог думать ни о чем, кроме любви, жестокой и жаркой, как буря в пустыне.
— Обещаю! — простонал он. — Только скорей, умоляю.
Но Мелькор даже не услышал его. Он лег рядом с Келегормом, держа одну руку вытянутой, и стал медленно целовать его, чувственно покусывая покорно подставленные губы любовника. Он ни в чем не позволял Келегорму проявить инициативу, вынуждая его к полной пассивности.
— Ты должен быть очень мягким и податливым, — шептал он, — чтобы залечить рану, которую мне нанес. Ты хотел уйти! От меня!
Он вдруг вскочил и обеими руками широко развел в стороны ноги Келегорма.
— Я хочу видеть, как ты меня хочешь! — хрипло и властно проговорил он. — Давай, покажи мне!
Келегорм ответил стоном. По его прекрасному телу прошла судорога. Аромат благовонного масла наполнял собой воздух, тяжелил грудь, заставлял сердце биться чаще, зажигал кровь, пробуждал разнузданные фантазии.
Келегорм приподнялся на коленях, прогнувшись в пояснице и отставив зад. Он выгибался, как обезумевшая мартовская кошка, вцепившись пальцами в столбики кровати, к которой был пристегнут, он готов был на все, чтобы ублажить своего господина и добиться от него хоть немного любви, потому что его тело горело от вожделения. Он не видел лица Мелькора, но чувствовал его взгляд, словно солнце сквозь опущенные веки. Мелькор, стоящий за ним, легко касался пальцами его кожи, заставляя Келегорма умолять, чтобы он наконец овладел им. Эльф мотал головой, его волосы, отливавшие медью в свете ламп, рассыпались по спине, и Мелькор запускал в них руки, наслаждаясь ощущением полного обладания.
— Хороший мальчик, — хрипло и чувственно шептал он. — Давай-ка, еще.
Он с размаху шлепнул Келегорма по заднице, тот вскрикнул и прижался грудью к постели. На коже остался красный след, Мелькор наклонился и прильнул к нему губами. Провел языком. Келегорм стонал в исступлении, только Мелькор умел доводить его до такого состояния, когда он не помнил себя и готов был на любые унижения, только чтобы получить желаемое.
Мелькор склонился над ним и хрипло спросил на ухо:
— Ведь я у тебя не первый? Да?
— Да, — прошептал Келегорм, возбужденный до помешательства. Он не знал, какую пытку еще изобретет его любовник, но был согласен на все.
— А кто был первым? Расскажи мне, мальчик, ты обещал быть послушным.
— Нет, пожалуйста, — Келегорм потерял голову, но этого он не мог, его жег стыд, он не хотел, чтобы Мелькор узнал об этом, не потому, что он этого стыдился, но это были его тайны и чем больше Могучий заполучал его в свои руки, тем больше Келегорму хотелось сохранить последнее.
— Говори, красавчик, а то я уйду и оставлю тебя здесь прикованным, и больше никогда не вернусь. И ты… — его голос замедлился, в нем появились сладкие мурлыкающие интонации, от которых у Келегорма все тело залило огнем, пальцы Мелькора, смазанные маслом, скользнули глубоко в его задний проход и, дразня, коснулись болезненно чувствительной точки внутри. Мелькор нажал, провел пальцем, Келегорм изогнулся, умоляя: «Еще, пожалуйста», а Мелькор закончил: — Никогда не получишь того, чего хочешь.
— Это был отец, — прохрипел эльф. — Он был первым.
— Как интересно… — протянул Мелькор, снова прикасаясь к тому же месту. Келегорм сжал его руку ягодицами, стараясь продлить блаженство. — Расскажи, как это было.
— Я не могу.
— Можешь, — твердый член Могучего терся о бедро эльфа, и тот ни о чем думать не мог, кроме того, что может ощутить его внутри. Он вспомнил ту ночь, Феанора, его сияющие вожделением глаза, свою собственную страсть, свои неловкие, неумелые ласки, тогда ему казалось, что отец любит только его, и то пьянящее вожделение, которое охватывало его каждый раз, когда он видел Феанора. Да что греха таить, он и сейчас его чувствовал, столкнувшись с отцом один на один.
— Давай, рассказывай, — Мелькор не отпускал его, но и не давал Келегорму двигаться так, как ему хотелось, ему нравилось, что он вздрагивает всем телом от вожделения, нравился его сбивчивый голос, его мучения.
— Пожалуйста, я не могу, — взмолился несчастный Келегорм. Ему неловко было говорить об этом, но он чувствовал, что страсть уже развязывает его язык. Рядом с Мелькором он ощущал бесстыдство, которое было не чуждо его природе и, постоянно подавляемое, с триумфом вырывалось наконец на свободу.
— Это было давно, — с трудом произнес он первые слова. — Я был еще совсем молод. У отца был тогда Маэдрос, но он уже подрос, у него были свои увлечения, а отцу всегда нравились мальчики. Я стал замечать, что он смотрит на меня.
Мелькор заставил Келегорма лечь на бок и сам лег позади него, нежно сжимая в густо смазанных пальцах член эльфа. Келегорм прерывал речь стонами, когда ласки его любовника становились особенно изощренными.
— Говори, говори, — шепнул Мелькор, щекой прижимаясь к затылку Келегорма, сминая его шелковистые волосы.
— Мне это нравилось, я чувствовал, что отец стал отчего-то любить меня сильней, чем братьев. Мы все оспаривали друг у друга его любовь.
— Воображаю, какие вы были лапочки с ним, — промурлыкал Мелькор, касаясь вытянутым указательным пальцем головки члена Келегорма.
Келегорм с такой силой откинулся назад, что почти опрокинул Мелькора, он елозил по его телу, пытаясь нашарить ягодицами напряженный член любовника. Мелькор снова шлепнул его.
— Лежи спокойно, непослушный мальчишка, — проговорил он, — иначе не получишь ничего.
Он снова просунул руку между бедрами Келегорма и приказал:
— Рассказывай дальше.
— Отец как-то приказал мне прийти к нему, — продолжал эльф, — в его покои. Я пришел. Отец велел мне подойти. Я не мог смотреть ему в лицо. У меня все тело ныло от какого-то предчувствия. Я подошел и встал между его колен. Он сказал: «Какой ты красивый, Келегорм — я даже представить себе не мог, что у меня будет такой красивый сын. Ты ранил мое сердце». У меня колени подломились от его голоса. Я никогда не слышал у отца такого.
Келегорм бессильно прикусил губу. Неутоленное желание сжигало его тело. Голова кружилась, желудок сжимался, и вся кожа вдруг стала болезненно чувствительной.
Мелькор лег навзничь и заставил Келегорма лечь на себя и раздвинуть ноги. Головка его напряженного члена вошла между ягодиц эльфа. Келегорм вскрикнул, почувствовав напряженную плоть Мелькора между ног. Он широко раздвинул ноги и сделал резкое движение, пытаясь скорее принять любовника до конца. Мелькор ухватил его волосы, запрокинув голову эльфа и шепнул:
— Не спеши, котенок, сейчас ты его получишь.
Он оглаживал живот и внутреннюю поверхность бедер своего любовника, а потом приник с поцелуем к нежной коже подмышкой, поросшей шелковистыми завитками рыжеватых волос.
— Что было дальше? — спросил он.
Член Мелькора уже прошел в задний проход Келегорма до упора, но двигаться Мелькор не спешил, ожидая, пока любовник сполна насладится ощущением твердой плоти в своем заду.
— Отец указал мне на постель и приказал раздеваться, — сказал Келегорм. — Я не смел ослушаться. Я снял куртку и рубашку и посмотрел на него, но он улыбнулся и сказал мне: «Все, до конца». Я разделся. Я дрожал под его взглядом и шатался, как будто выпил слишком много вина. Я до этого даже не целовался ни с кем. Отец сказал мне: «Забирайся на кровать». Он поднялся, подошел ко мне и снова сказал: «Какой ты хорошенький, точно жемчужинка». Он одетый лег рядом со мной на постель и велел мне лечь рядом.
Келегорм замешкался, огромный член Мелькора разрывал его. У него внутри все дрожало мелкой дрожью, требуя немедленного исполнения желаний.
— Продолжай, — потребовал Мелькор, он коротко двинул бедрами и снова остановился. Келегорм торопливо заговорил:
— Он стал целовать меня и ласкать, везде, где хотел, я не смел сопротивляться, я…
— Ты хотел его?
— Да, очень, у меня встало, он гладил мой член и целовал меня в губы, я уже не мог сдерживаться и стал его целовать и трогать… Он даже удивился, сказал, что так и думал, что я самый горячий из его сыновей.
— И он был прав, — прошептал Мелькор, целуя его в шею и в ухо. — А потом?
— Потом он разделся и велел мне потрогать его член. Я взял его в руку, это было так приятно, я сам не знал, что со мной. И он… он… Я не могу… Мелько, пожалуйста…
— Давай, красавчик, ты даже не представляешь, как возбуждаешь меня.
Мелькор принялся двигаться у него в попке, но медленно, так медленно, что Келегорм только бессильно извивался от этих осторожных движений, ему хотелось, чтобы его трахали грубо, ему казалось, что он должен отдаваться Мелькору до утра, чтобы погасить мучительное вожделение.
— Он стал смазывать свой член, а я попросил его… Я хотел сделать это сам.
— Ты развратный мальчишка, — шепот Мелькора обжигал ему шею.
— А потом он стал входить в меня, и я думал, что только этого и хотел, понимаешь, это было лучше всего на свете… А он это знал, он меня трахал всю ночь, и я ему все позволял, я так этого хотел, я все время кончал под ним, — уже забыв о всяком стыде, стонал Келегорм в такт все убыстряющимся движением Мелькора. Тот уже не осторожничал, входя в эльфа резко и грубо, как ему нравилось. Келегорм кричал, стонал, он спустил Мелькору в ладонь, но тот не остановился, продолжая свои уверенные мощные движения, и эльф завелся снова, его руки сжимали длинную цепочку приковывавших его наручников, на щеках разгорелся алый румянец, он кусал губы, чтобы не кричать, но кричал, стонал, всхлипывал, просил еще.
Мелькор опустил голову ему на плечо, отдаваясь ритму, с которым его твердая плоть пронзала тело эльфа.
— Мелько, Мелько, — твердил Келегорм, — развяжи меня, пожалуйста. Я хочу видеть тебя.
Мелькор рванул цепочку наручников, и она лопнула со звоном. Он извлек член из Келегорма. Тот повернулся к нему, обвил шею любовника руками и с жаром припал к его губам.
Мелькор, не заставляя себя ждать, снова овладел любовником. Его резкое и грубое движение вызвало у Келегорма вскрик боли, который перешел в стон наслаждения. Тела любовников двигались в едином ритме, Мелькор крепко и ласково придерживал Келегорма, эльф обвивал его шею руками и твердил имя возлюбленного, глядя ему в лицо затуманенными голубыми глазами.
Мелькор отпустил измученного и счастливого Келегорма только на рассвете.
— Что ты со мной делаешь? — нежно упрекнул его эльф, одеваясь, чтобы идти к себе. — Ведь скоро встанет отец, мне нужно быть за столом.
После ночи любви его страх перед Могучим пропадал на некоторое время, и он начинал горячо любить Валу.
— Ерунда, красавчик, — заметил Мелькор, гладя Келегорма по волосам. — Ты быстро придешь в себя. Вы, эльфы, легко оправляетесь от усталости, если она так приятна.
Келегорм преданно улыбнулся в ответ и подставил губы под поцелуй Мелькора.
Остаток времени он провел в купальнях, смывая с себя все следы минувшей ночи. Его лучезарное настроение исчезало, как ранний снег под лучами рассветного солнца. Такие приключения не могли пройти даром. Каким бы легкомысленным и нерешительным ни был Келегорм, он был сыном Феанора и семья был для него дороже всего на свете. Он пообещал себе, что даже если и будет продолжать встречаться с Мелькором, не будет ничего рассказывать ему и ничего делать для него. Это немного облегчило его сердце.

Глава 6


Маэдрос внимательно следил за Мелькором. Черный Вала вел себя совершенно естественно. Он много времени проводил в мастерских, много общался с Куруфином и даже пил с ним вино, к Феанору выказывал исключительно дружескую приязнь, и даже если сын Финве сердился на него, кротко молчал. С остальными детьми Феанора он поддерживал отношения постольку-поскольку. Маглор просто смотрел на него каждый раз с изумлением, словно не понимал, что это чучело тут делает, Карантир получал от него уроки владения мечом, в которых иногда принимали участие и Маэдрос и Келегорм, а близнецов он, если видел, то ласково трепал по щечке, отчего Амрос пугался до икоты, а Амрод лукаво стрелял глазками, что, впрочем, в его случае ничего не означало.
Хотя определенные подозрения у Маэдроса были, он не торопился делиться ими с отцом.
Келегорм вел себя странно. Его дерзкая победительная манера вести себя сменилась каким-то странным унынием, он старался держаться поближе к отцу даже в тех случаях, когда Феанор был разъярен и иметь с ним дело согласился бы только самоубийца. Маэдрос все время ловил на себе его взгляд, робкий и несчастный, словно брат хотел подойти к нему и в чем-то признаться, но не решался. «Не пойман — не вор», сказал себе Маэдрос и решил пока отцу ничего не говорить. Феанор с его темпераментом мог вполне жестоко наказать Келегорма за одни только подозрения Маэдроса, а это совсем не устраивало старшего брата. Мальчишка мог просто запутаться, Мелькор вполне был в состоянии заморочить голову эльфам и поумней его. И каким бы он ни был, он был братом рыжего нолдо, и Маэдрос собирался приложить все усилия, чтобы дело обошлось без жертв.
По отношению к нему самому Мелькор вел себя странно. Каждый день он приходил к Маэдросу без приглашения — или на кухню, где рыжий готовил, или в его покои. Он вел с ним длинные разговоры, в которых, как ни странно, обходился без скабрезных намеков, на которые был большой мастер. Иногда просто рассказывал о Средиземье. Рассказчик он был потрясающий. У него преображалось лицо, голос становился глубоким и мягким, в эти минуты Маэдросу казалось, что он совершенно искренен, и эльф больше не испытывает мучительно раздражавшего его ощущения, что что бы ни говорил Мелькор, он все время тайно глумится над собеседником. Мелькор привлекал его и отталкивал одновременно. Это была странная мучительная тяга, заставлявшая рыжего эльфа все время задумываться: а каков же Черный на самом деле? Чего он хочет? И знает ли он это сам?
Манвэ появился в Форменос через неделю после появления там Мелькора. В каком-то смысле это был официальный визит, поскольку с неофициальными он бывал там чаще. Но теперь ему нужно было нормально поговорить с Феанором, который во время их свиданий разговор особенно не приветствовал. Потом Манвэ ревновал. Ему нравился Феанор, он желал его, как желал бы любого сильного мужчину в этом заповеднике, набитом утонченными и хрупкими натурами. Но если говорить о любви, то самую мучительную страсть в своей жизни Манвэ испытывал к своему старшему брату, который, к слову сказать, обращал на него внимания не больше, чем на предмет обстановки. Во всяком случае, так казалось Королю Арды. Эта любовь была такой давней, что Манвэ ощущал ее просто как застарелую незаживающую рану. Ему больно было даже глядеть на Мелькора. Одно время он надеялся, что страсть Феанора исцелит его, но этим надеждам не суждено было исполниться. Каждый раз в объятиях сына Финве он закрывал глаза и видел совсем другое лицо.
Теперь к его мучениям присоединились еще и муки ревности. Неужели два мужчины, с одним из которых он спал, а другого так мучительно обожал, сошлись вместе? Манвэ забыл о благоразумии и решил узнать это любой ценой.
Феанор не скрывал удивления, однажды утром зайдя к себе в кабинет и обнаружив там Манвэ. Владыка Воздуха сидел в кресле возле стола и терпеливо ждал, подперев голову тонкой рукой.
— Здравствуй, Владыка, — изумленно сказал Феанор, останавливаясь в дверях. Хотя он и обладал телом своего царственного возлюбленного, в обращении с ним буйный сын Финве проявлял несвойственную ему почтительность. Он признавал главенство Манвэ, которое Король умел выражать так деликатно и мягко, что не полюбить всем сердцем это доброе и прекрасное существо и не служить ему было невозможно.
— Здравствуй, Феанаро, — мягко сказал Манвэ, поднимаясь.
Феанор на миг прикрыл глаза от удовольствие. Мелодичный, негромкий голос Манвэ был таким же наслаждением для слуха, каким было для тела обладание им.
Феанор подошел к Манвэ, взял его руку и почтительно поцеловал.
— Зачем ты пришел? — спросил он, — Что-нибудь случилось?
Манвэ улыбнулся и рукой отвел со лба прядь своих угольно черных волос. Феанору в его улыбке почудилась неуверенность, как будто Манвэ готовился солгать. Честный Манвэ шел на ложь редко и бесстрашно, но существу, знающему его близко, ничего не стоило уличить его. Он всегда делал особые жесты, как будто пытался отвести собеседнику глаза, прежде чем солгать.
— Мне так хотелось видеть тебя, — сказал Манвэ, глядя прямо в глаза Феанора.
— Я тоже рад тебя видеть. У меня Мелькор, ты знаешь…
Манвэ взглянул на Феанора с упреком.
— Я знаю, — сказал он. — Потому я здесь. Зачем ты пригласил его к себе, Феанаро?
— Я не должен был делать этого?
— Мне кажется, чем меньше вы будете встречаться, тем будет лучше. У вас слишком мятежные души.
Феанор опустился на колени перед Манвэ, обеими руками обнял его за бедра и прижался к ним лицом:
— Ты исцелишь меня!
Манвэ не пытался высвободиться. Он с кроткой улыбкой смотрел на коленопреклоненного Феанора, потом ласково положил ладонь на его затылок. Объятия Феанора становились все жарче, он начал целовать бедра Манвэ сквозь прохладный шелк одеяния. Близость Манвэ возбуждала в нем страсть. Манвэ отдавался любви с упоением. И дарить, и получать от него блаженство было радостью, от которой горячий Феанор не мог отказаться.
— Подожди, — кротко сказал Манвэ, и Феанор послушно разжал объятия и поднялся.
— Я хочу пожить у тебя, пока Мелькор не вернется к себе.
Феанор размышлял примерно полминуты.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я буду рад. Прикажешь сейчас известить всех о твоем прибытии?
— Нет. Я выйду вместе с тобой к столу, — сказал Владыка Воздуха. — Сейчас я хочу отдохнуть.
Он взглянул на Феанора с лукавой улыбкой и быстро поглядел в сторону постели. У сына Финве на щеках выступил румянец, он вернул королю взгляд, полный желания и уже затуманенный страстью.
— Я повинуюсь моему господину, — сказал он.
Появление Манвэ в Форменос произвело сенсацию. Робкий и осторожный Король Арды если уж совершал какие-то поступки, то делал это решительно и жестко, не позволяя никому контролировать себя и не принимая ни советов, ни осуждения. Варда знала эту особенность своего мужа и обычно смирялась с его решениями. Манвэ объяснил ей, что ситуация со смутой нолдора окончательно вышла из-под контроля и он не собирается сидеть, сложа руки, и ждать, пока в Валиноре начнется война. То, что он лжет жене, было ему на данный момент безразлично. Его волновал только Мелькор. Он не надеялся добиться его любви, так же, как когда-то не надеялся на взаимные чувства Феанора, но он хотел быть рядом и собирался сделать это. Страстные ласки Феанора разбудили в нем какое-то другое существо, казалось, умершее и похороненное давным-давно. Мелькор никогда не будет принадлежать ему, но и другому он не достанется.
Поэтому за обедом он старательно вглядывался в лица Могучего и Феанора, чтобы узнать правду. Однако Феанор смотрел на него, на его лице светились неприкрытое восхищение и радость, он шутил, смеялся, дразнил сыновей, хвалил еду Маэдроса, и обед проходил так весело, как давно уже не случалось в мрачном Форменос.
Манвэ очаровал всех. Маэдрос со всех ног бросался выполнять его желания, подливал ему вина, подкладывал самые вкусные куски, хотя знал, что Вала ест только для того, чтобы доставить им удовольствие. Куруфин шутливо спорил с отцом и рассказывал смешные истории. Близнецы весело хохотали и с детской непосредственностью расспрашивали Манвэ обо всем подряд. Даже суровый Карантир оттаял. Его шутки были грубоваты, но забавны, он тоже ухаживал за Манвэ, хотя его взгляд все время останавливался на Амросе. Под конец он подсел к нему и ласково приобнял за плечи. Амрос удивленно на него посмотрел, но вырываться не стал. Измученный равнодушием Маэдроса, он стосковался по ласке, и ему было приятно чужое прикосновение. Он откинул белокурую головку на широкое плечо брата, и Маэдрос с удивлением увидел, что Карантир даже покраснел от удовольствия. Обед затянулся. Маглор сыграл под конец несколько песен собственного сочинения, и отец похвалил его и даже поцеловал в лоб, что делал редко. В общем, в Форменос царило полное согласие и любовь, и Маэдрос был счастлив, что Верховный Король почтил их своим присутствием. Это было как раз то, о чем он мечтал.
Недоволен был только Мелькор. Он отлично видел, как Феанор смотрит на Манвэ, и это его бесило. Нет, это выводило его из себя. Он был в ярости. Он забыл про Келегорма и вообще про все на свете.
Мелькор желал Манвэ. Явная невозможность когда-нибудь удовлетворить это желание только прибавляла ему остроты. Он был в него влюблен, хотя не признавался себе в этом, а Манвэ вел себя со старшим братом так же, как со всеми прочими. Манвэ не умел сердиться, строгий вид получался у него неубедительно. Про себя он был уверен, что лаской можно добиться чего угодно, и старался, щадя болезненное самолюбие Мелькора, делать вид, что никакого суда и наказания не было и Могучий живет с Валарами по собственному желанию. Он никогда не упускал случая поговорить с Мелькором, догадываясь, что ему неприятно быть притчей во языцех. Мелькор злился, когда Манвэ заговаривал с ним. Чистосердечный порыв доброго Короля он принимал за лицемерие. Он пытался убедить самого себя, что Манвэ презирает его так же, как и все остальные Валар, но пытается казаться добреньким, чтобы втереться в доверие.
«Ну уж нет, это у тебя не получится, — шипел Мелькор, сидя у себя в покоях в часы отдыха. — И добрым хочешь быть, и справедливым за мой счет, не выйдет». Мелькор старательно раздувал ненависть, потому что это была какая-никакая связь с Манвэ. Гордый Мелькор предпочитал ненависть равнодушию.
Манвэ это огорчало почти до слез. Ему уже и самому казалось, что он ведет себя лицемерно и Мелькор вправе негодовать на него.
После ужина Манвэ отправился в свои покои. Его сопровождало двое пажей, которым Феанор поручил передать Владыке, что он зайдет к нему, когда все разойдутся. Все родные и домочадцы Феанора были осведомлены о его романе с Манвэ. Это было предметом гордости нолдор. Короля во время его визитов в Форменос окружали предупредительным вниманием.
Мелькор из мстительности задержался в пиршественной зале дольше всех остальных. Уже все сыновья Феанора отправились восвояси, а Мелькор сидел в своем кресле с непринужденным видом гостя, который во что бы то ни стало решил досадить хозяину.
Он кубок за кубком пил вино, болтал, о чем придет в голову, и исподтишка зло разглядывал лицо Феанора, ища в нем следов нетерпения. Феанор злился. Он хотел отвязаться наконец от Черного Валы и пойти к себе, где его ждал Манвэ. Первые пять минут его сдерживало воспитание, а последующий час уверенность в том, что с Мелькором лучше не ссориться по пустякам. Наконец он встал и сказал, что у него дела.
— Ах, дела, — Мелькор не смог сдержать ядовитой усмешки. При мысли, что сегодня ночью Манвэ будет отдаваться Феанору, его трясло, как в приступе лихорадки. — Ну иди, раз дела.
Феанор улыбнулся. Он мог позволить себе улыбаться, Манвэ ждал его, а не Мелькора.
— До завтра, — нежно сказал он и вышел.
После обеда Карантир догнал Амроса в коридоре. Когда он положил ему руку на плечо, Амрос остановился и побледнел. Он все еще боялся брата.
— Послушай, — неловко сказал Карантир, не обнаруживая никаких попыток уволочь близнеца силой. — Амрос, может, пойдем ко мне?
Это было так нехарактерно для него, эти умоляющие интонации и робкая манера, что Амрос удивился. Рука Карантира сжимала его плечо, она была горячей, и Амрос почувствовал, что ему приятно это прикосновение. Но он не собирался делать глупостей.
— Нет, Карантир, я не могу, — сказал он и по привычке закрыл глаза, ожидая оплеухи. Ее не последовало. Карантир убрал руку. Амрос посмотрел на него, брат побледнел и стиснул зубы.
— Хорошо, — сказал он чужим голосом и пошел от него прочь по коридору.
Неожиданно Амросу стало его жалко. Карантир с недавнего времени был совсем один, а сейчас в его глазах чуткий Амрос увидел блеск настоящего желания, а не просто жажду грубых удовольствий. Неожиданно ему захотелось догнать его и сказать, что он пойдет с ним и сделает все, что Карантир скажет. Но он сдержал себя.
Карантир вернулся к себе, упал на кровать и пролежал на ней до вечера. Он сам не понимал, что с ним. Ему отчаянно хотелось чего-то, чего — он сам не знал, только твердо был уверен, что если он не будет вести себя так, как раньше, то Амрос сможет дать ему это. Но как убедить брата, что он изменился, он не знал.
Мелькор ушел в сад. Он не знал, куда девать свою ревность, злость и досаду, ему хотелось убить кого-нибудь, разнести тут все в клочья. Он думал о Манвэ, о его нежном голосе и ласковой улыбке и обзывал его про себя всеми известными ему словами.
Вдруг он остановился. Его привлекли голоса, доносящиеся из приоткрытого окна. Сад находился в центре цитадели. Сюда выходили окна спален. Из-за неплотно прикрытых ставен одного окна доносились невнятные звуки горьких рыданий и еще более невнятный утешающий говорок. Мелькор подошел поближе. Он узнал голос Келегорма. Могучий не считал недопустимым подслушивать, особенно если разговор вот-вот мог коснуться очень важных для него предметов. Он подошел вплотную к окну, нижний край которого чуть-чуть не доставал земли, и стал напряженно слушать.
Келегорма приезд Манвэ привел в ужас. Он окончательно уверился в том, что отец подозревает его и специально призвал к себе Владыку, чтоб вместе уличить преступного сына. За ужином Келегорм сидел тише воды ниже травы, боясь смотреть и на Мелькора, и на Манвэ, и на отца, в каждом обращенном к нему вопросе эльфу чудилась ловушка, в каждом взгляде — молчаливое презрение.
Он десять раз порывался подняться и уйти из-за стола, придумав какой угодно повод, но всякий раз взглядывал на отца, и взгляд Феанора приковывал его к месту.
Келегорм ушел из-за стола одним из первых и ринулся прямиком в покои Маэдроса. Старший брат был единственным, с кем Келегорм мог поговорить. Он ждал Маэдроса, нервно расхаживая по спальне и выстраивая в голове план будущего разговора. Он не выпускал из вида дверь спальни, откуда в любой момент мог появиться Маэдрос. Келегорм не хотел, чтобы брат застал его врасплох. Он был для этого слишком взвинчен.
Маэдрос пришел, когда Келегорм, утомившись без конца перебирать в голове детали беседы, в мрачном оцепенении остановился посреди комнаты.
— Что ты здесь делаешь? — удивленно спросил Маэдрос, которому паж доложил о присутствии брата. — Что-то случилось?
Келегорм взглянул на брата трагическими глазами. Ожидая Маэдроса, он думал броситься к нему в ноги, но сейчас момент был упущен.
— Маэдрос, — сказал он, безотчетным жестом заламывая руки, и смолк.
Старшему сыну Феанора достаточно было одного взгляда, чтоб понять состояние брата, он шагнул к нему и, обняв за плечи, решительно произнес:
— Сначала сядь.
Он заставил Келегорма опуститься в кресло и сам сел рядом с ним.
— Что случилось? — еще раз спросил он.
Келегорм опустил глаза, чтобы брат не увидел повисших на ресницах слез. Сейчас он отдал бы жизнь во имя великодушия Маэдроса, но не мог произнести не слова.
— Давай, братишка, — тихонько повторил Маэдрос. — Выкладывай, что случилось.
Келегорм тяжело вздохнул, проглотил комок в горле и заговорил. В объятиях старшего брата он немного успокоился, к нему вернулась осторожность. Ему уже не хотелось открывать свою ужасную тайну. Он попытался получить у Маэдроса облегчение, ничего не говоря ему.
— Маэдрос, — пролепетал Келегорм, — зачем отец призвал Манвэ и Мелькора?
Маэдрос удивленно поднял бровь. Он готов был поклясться, что брат ворвался к нему в спальню и ждал его в течение получаса не для того, чтобы задать этот вопрос, но Маэдрос так же был уверен, что он имеет прямое отношение к истинной причине этого поведения. Если Келегорм таил кое-что про себя, то и Маэдрос не стал раскрывать своих секретов.
— Насколько я знаю, отец не звал Манвэ. Мелькора он просто пригласил погостить, — невозмутимо ответил он.
— Манвэ явился сам? — настойчиво переспросил Келегорм.
— Да.
Маэдрос внимательно наблюдал за братом. Ему не понравилось облегчение, которое разлилось по лицу брата, когда он услышал эти слова.
— Что случилось? — снова спросил он, осторожно встряхнув Келегорма за плечо.
— Ничего, правда же, ничего, — Келегорм попытался было высвободиться из его объятий, но Маэдрос удержал его.
— Э, нет, братишка, тебе придется все рассказать мне.
— Нет, пожалуйста! — Келегорм судорожно закрыл лицо ладонями. Близость брата из спасительной стала угрожающей. Он всем телом чувствовал подавляющую волю Маэдроса. Тот, чувствуя панику брата, сменил тактику. Он вовсе не собирался что бы то ни было выпытывать у Келегорма. Младший брат, такой красивый и несчастный, вызывал в нем только жалость. Маэдрос искренне хотел помочь ему, но знал, что сделать это можно только после того, как Келегорм чистосердечно расскажет ему все, что тяготит его.
— Послушай, — сказал Маэдрос, выпуская Келегорма из объятий, и садясь на корточки у его ног. — Во-первых, успокойся.
Он поднялся на ноги, подошел к двери, приказал пажу принести горячего вина, а потом вернулся к Келегорму:
— Ты же не за тем пришел ко мне, чтоб спросить это? Расскажи, что тебя мучит, и я помогу тебе. Келегорм, неужели ты не доверяешь мне?
Этот вопрос попал прямо в цель. На ресницах у молодого эльфа снова повисли слезы. Келегорм уже не нашел в себе сил сдержать их. Он уткнулся носом в колени и зарыдал.
Маэдрос обнял его, не мешая слезам течь. В дверь постучали, вошел паж с кувшином вина и двумя кубками. Маэдрос жестом приказал ему поставить свою ношу на столик и выйти. Совсем юный эльф из скромности не смотрел на рыдающего Келегорма, а тот при его появлении перестал плакать и принялся торопливо вытирать лицо руками.
Дверь закрылась за пажом. Маэдрос подошел к столику и налил в чашу подогретого вина.
— Выпей, — сказал он, снова подсаживаясь к Келегорму. — Ничего не бойся. Я тебе не враг. Мне ты можешь говорить все свободно.
— Маэдрос! — отчаянно заговорил Келегорм, сжимая обеими руками чашу и глядя прямо в глаза брата. — Прости меня!
Он не успел продолжить. Ставня с громким стуком ударилась о стену. Эльфы резко обернулись и увидели Мелькора, стоящего перед окном.
— Привет, — сказал Черный жизнерадостно. Он легко подтянулся и перемахнул через подоконник. — А я иду, слышу, вы тут болтаете, решил заскочить. А то ваш отец уединился в мастерской с Верховным Королем, — он весело подмигнул Маэдросу. — Мне скучно. О, и вино!
Он двумя глотками осушил чашу, которую Келегорм поставил на столик. Эльфы молча смотрели на него. Маэдрос понимал, что теперь случай упущен и что бы ни терзало брата, он не признается, а Келегорм смотрел на Мелькора с ужасом, теперь уже точно уверенный, что Могучий будет теперь выскакивать перед ним, как чертик из коробочки, каждый раз, когда он решит вернуться к праведной жизни.
— Слушай, Маэдрос, — сказал тот, валясь в кресло, — ты не хочешь пофехтовать? Что-то у вас скучно. Карантир заперся у себя, Феанор выслушивает нотации… Пошли, а?
— Вы идите, — Келегорм вскочил. — Я должен идти, у меня… в общем, отец просил… то есть, я должен идти.
Маэдрос только бессильно посмотрел ему вслед.
Вечером Мелькор сам пришел в спальню к Келегорму. Он был в ужасной черной ярости, хотя никто бы не сказал это по его лицу. Он придумал план отмщения. Феанор украл у него то, чем он действительно дорожил, взял то, что, как казалось Мелькору, должно было принадлежать ему по праву, он был там с Манвэ, теперь Могучий возьмет то, чем дорожил Феанор.
Увидев Мелькора, Келегорм вздрогнул. И отшатнулся. В лице Могучего Валы больше не было ни страсти, ни нежности, оно было суровым, словно лицо судьи, и Келегорм понял, что все, его история подошла к концу.
— Ты чуть не предал меня, — произнес Мелькор равнодушно, но под этим равнодушием, словно смертоносная трясина под ранним льдом, скрывалась такая бездна ярости, что эльф машинально потянулся за охотничьим ножом, висевшим у бедра, чтобы дорого продать свою жизнь.
— Я… Нет, Мелько, я не хотел.
— Неважно. Теперь ты сделаешь то, что я скажу, — Келегорму казалось, что темная тень Мелькора нависает над ним, поглощает его. — А если не сделаешь, то отец все узнает. И даже больше.
Маэдрос, стоявший в тени у колонны рядом с дверью в покои Келегорма, видел, как туда вошел Черный Вала. Он думал, что Мелькор пришел надолго, и собирался уже уходить, когда из двери вдруг выскользнул Келегорм. Его трясло от ужаса. Мелькор покинул его не обычным образом, а растаяв в воздухе, как струя черного дыма, словно он хотел еще раз подтвердить Келегорму свое могущество. Страх и отчаяние терзали эльфа, он думал, что сделает то, что велел Мелькор, а потом перережет себе горло. Жизнь стала сплошным ужасом и невыносимым бременем буквально за месяц, Келегорм чувствовал, что не просто повзрослел, что он постарел от этих непрерывных терзаний. Никто не мог ему помочь. Обратиться к Маэдросу было безумием, брат бы стал презирать его, впрочем, большего презрения, чем то, что он испытывал к себе, он все равно не представлял. Его страсть к Мелькору улетучилась, как дым, остался только страх. Все маски были сброшены. Остались только кукловод и марионетка, но тряпичная кукла теперь видела, что ею управляют.
Келегорм торопливо прошел двор и проскользнул в отцовскую лабораторию. Феанор был в спальне и вряд ли заметил бы его. Он знал, где ключ от бункера, который велел принести ему Мелькор. И знал, что только рука Феанора или одного из его сыновей может открыть ларец. Но от страха его пальцы тряслись, пока он рылся на запретном отцовском столе, заваленном бумагами и всяким барахлом. Келегорм все время ждал, когда над ним, подобно грому, грянет отцовский голос и это и будет концом его жизни. Все мешалось в глаза Келегорма, блестящие камушки, какие-то бумаги, детальки таинственных машин, наконец его неверные пальцы нащупали на полке продолговатую коробочку. За спиной ему послышался легкий шорох. Он не мог обернуться, не смел. Теперь отец точно должен был появиться, он должен был застукать его здесь, на месте преступления, ибо такова кара дуракам, неудачникам и предателям, каковым он и являлся. Он ждал отцовского голоса, как избавления от мучений этой жизни, которая еще не началась, но уже была разрушена. Но рука, легшая на его плечо, была мягкой.
— Положи и пошли отсюда, — раздался над его плечом голос Маэдроса. Келегорм разжал пальцы. Он был как во сне. Сумасшедшее облегчение заполняло его целиком. Маэдрос взял его под локоть и, осторожно ступая, вывел из отцовской лаборатории.
— Как ты узнал? — спросил Келегорм, как только оказался за дверью. Ладонь брата легла ему на губы.
— Тс-с, — ответил Маэдрос. — Пошли.
Он привел его в свои покои. Келегорм без сил рухнул в кресло и опять поглядел на брата. Он снова хотел задать тот же самый вопрос, но тут его начало трясти. Пальцы дрожали, как в лихорадке, зубы стучали, дергались веко и уголок рта, он согнулся в три погибели и сжал руки, чтобы умерить дрожь. Маэдрос присел рядом с ним на корточки. В руках у него был стакан с вином. Он обнял одной рукой Келегорма за плечи.
— Тихо, тихо… — прошептал он, прижимая его к себе. — Успокойся, братишка, все закончилось, на-ка, выпей, — он поднес к его губам стакан.
Келегорм принялся пить, зубы у него постукивали о стекло. Он поперхнулся, закашлялся, снова пил, и ему становилось легче по мере того, как тепло проникало в его жилы и разливалось по всему телу.
— Все хорошо, все кончилось… — твердил Маэдрос гладя его по волосам. Он не испытывал ни гнева, ни презрения, только ужасную, глубокую жалость, сострадание, которое было почти мучительным, таким сильным, словно он сам был собственным беспутным братом.
Келегорм допил вино и вдруг сжал стакан в руке. Стекло хрустнуло, но он продолжал стискивать в руке осколки, из кулака тонкой струйкой полилась кровь. Маэдрос схватил его за запястье. Стал разжимать пальцы. Разжал, стекло рассыпалось по полу, Келегорм смотрел на него в странном отупении, изрезанную ладонь дергало, но он причинил бы себе и еще большую боль, если бы мог. Жалость брата, его понимание — вот что было хуже всего. Он не стоил всего этого, ни единой секунды не стоил.
— Ну что ты наделал? — сказал Маэдрос. Он перевернул ладонь Келегорма и стал осторожно доставать из нее осколки. — Ничего, до завтра заживет, — сказал он так, словно перед ним был один из близнецов, и причем еще совсем крохотный, разбивший коленку в какой-то детской игре. Он промыл рану, намазал мазью и перевязал. Келегорм все время силился что-то сказать, но не мог. Ему казалось, что внутри все схвачено железным обручем, горло почти не разжималось, чтобы пропустить воздух, сердце колотилось об ребра, по телу то и дело проходил спазм. Маэдрос уложил его в постель. Там, на прохладных простынях, на Келегорма вдруг снизошло долгожданное облегчение, и он зарыдал, уткнувшись в колени Маэдроса.
Мелькор ждал Келегорма, но вместо него в дверях появился Маэдрос. Рыжий эльф застыл в проеме, холодно глядя на Могучего Валу.
— Я не могу тебе угрожать, — сказал он спокойно, — но я предупреждаю. Если ты произнесешь хоть слово о моем брате при отце, я сам расскажу ему все, и он поверит мне, а не тебе.
В первую секунду Мелькору хотелось только одного — сломать этого стройного высокого эльфа, как тростинку, просто переломить его пополам, чтобы почувствовать, как хрустнут кости в его пальцах. Он нарушил его планы, отобрал такое превосходное развлечение, да еще осмеливался угрожать ему, этот молодчик. Но Мелькор недаром столько учился терпению. Его месть не удалась, что ж, он придумает что-нибудь еще.
— На этот раз победа за тобой, — ответил он, усмехнувшись. — Но следующий раз может быть моим, ведь так?
Маэдрос ничего не ответил, просто развернулся и вышел. Его терзала бешеная ярость при одном взгляде на самодовольное, красивое лицо Валы. Но он знал, что ее придется сильно придержать до лучших времен. Он вернулся в свои покои, где крепко спал Келегорм.
На следующий день в Форменос царило уныние, которому был неподвержен только Феанор. Манвэ страдал из-за Мелькора. Если раньше, когда он не часто видел старшего брата, объятия Феанора приносили ему утешение, то теперь, когда Мелькор постоянно был перед глазами, он мучался, понимая, что Могучий недостижим для него, а Феанора он вынужден обманывать, говоря ему о своей любви.
Карантир весь день упражнялся с мечом, надеясь, что усталость поможет справиться с мучительным воспоминанием о том, как Амрос, опустив глаза, произнес свое «нет». Келегорм не выходил из комнаты. Он чувствовал себя разбитым. Он чувствовал себя несчастным и отверженным, и единственным существом, которое он хотел видеть рядом с собой, был Маэдрос. Но старший брат, видимо, уже исчерпал колодец своего великодушия и у Келегорма не показывался, от чего сын Феанора ужасно страдал. Ему хотелось рассказать все Маэдросу, объяснить, почему он пал так низко, но Келегорм был уверен, что Маэдросу противно его видеть.
Сам Маэдрос, напротив, очень хотел пойти к Келегорму и утешить его, но его чувствительной душе казалось, что так он только унизит младшего брата. Эти мысли отравляли ему жизнь больше, чем тот факт, что Келегорм был любовником Мелькора и чуть не предал семью.
Амрос проводил время в купальне. Он уже и не мечтал о Маэдросе. Он сам не знал, чего он хочет. Ему казалось, что любить его невозможно. Мужчины, которых он знал, либо мучили его, либо не обращали на него внимания. Даже Амрод, просидевший с ним весь день, не мог его утешить. Амроса пугало то, что он сказал «нет» Карантиру, он боялся, что брат отомстит за унижение, но при этом что-то внутри подсказывало ему, что все не так просто. Карантир ушел не злой и униженный, он был в отчаянии, и Амрос вообще ничего не понимал, отчего плакал еще сильнее.
Мелькор был вне себя от ревности и отчаяния. Его месть не удалась, но он уже почти забыл про Келегорма, он думал только о Манвэ, о том, что Феанор сейчас рядом с ним, может видеть его, слышать его голос и вообще делать все, что вздумается, а он, его старший брат, сидит тут один, словно его в насмешку пригласили в Форменос, чтобы он наблюдал картину их счастливой любви.
Келегорм всего одну ночь проспал в комнате у Маэдроса. Холодная сдержанность старшего брата отпугнула его, и уже на следующий день он потихоньку сказал Маэдросу после ужина, что пойдет ночевать к себе. У старшего сына Феанора кольнуло в сердце, когда он услышал робкий голос брата. Ему пришло в голову, что он вел себя неправильно и чем-то обидел Келегорма.
— Послушай, ты в самом деле хочешь пойти к себе? — спросил он, кладя руку на плечо брата.
Келегорм кивнул, не поднимая глаз. Он чувствовал, что упускает единственную возможность поговорить с Маэдросом по душам, но нолдорская гордость не позволила пойти на попятный.
— Ну, ладно, — вздохнул он, вывернулся из-под руки старшего брата и пошел прочь.
Маэдрос не стал его удерживать, но про себя решил, что попозже обязательно зайдет к брату.
Ужин в тот день был совсем не похож на веселое пиршество в первый день приезда Манвэ. Невозможно было поверить, что за столом сидят те же самые эльфы. Все улыбались друг другу, но без тени веселья. Мелькор сидел сумрачный, как грозовая туча. От его взгляда сотрапезники ежились. Манвэ изо всех сил старался немного смягчить обстановку, но даже ему это почти не удавалось. Феанор по очереди оглядывал сыновей и чаще, чем на других, задерживал взгляд на Келегорме, который не прикасался к кушаньям на своей тарелке и даже не пытался делать вид, что получает хоть какое-то удовольствие от застолья.
Феанор раньше обычного поднялся из-за стола. Он учтиво поклонился Манвэ, холодно кивнул всем остальным и отправился к себе. Манвэ тоже изъявил желание отдохнуть. Мелькор знал, что на самом деле прямиком из своих покоев Повелитель Ветров отправится к Феанору, и подавил в себе желание вцепиться младшему брату в волосы.
За все время ужина он ни разу не взглянул на Келегорма. Эльф был ему неинтересен. Что значили Сильмариллы и вся Арда вместе с ними, если сердце Мелькора сгорало в огне жестокой ревности? Он прошел мимо Келегорма, даже не заметив его. Эльф невольно втянул голову в плечи, но тут же гордо распрямился и посмотрел вслед Мелькору. Он хотел, чтобы Могучий видел его храбрость. Он чувствовал себя свободным от уз, которые наложил на него Вала. Келегорм изнемогал от горя. Он окончательно убедил себя в презрении Маэдроса, и сейчас Мелькор не мог сделать с ним ничего, что мучило и терзало бы его больше.
Даже не попрощавшись с остальными братьями, он ушел, почти убежал в свою комнату. Маэдрос печально посмотрел ему вслед. Он считал себя отчасти виновным в страданиях Келегорма и не переставал ругать себя.
К нему подошел Карантир. Он тоже выглядел неважно. Маэдрос в другое время обязательно спросил бы его об этом, но сейчас был слишком поглощен своими переживаниями, чтоб замечать что-то.
— Ты не хочешь съездить на охоту? — спросил Карантир.
Этот вопрос неожиданно разозлил Маэдроса. Он с обидой подумал, как мало значат его настроения для братьев, если они, видя его не в духе, требуют, чтобы старший брат разделял их забавы. Эльф сам удивился своей вспышке и постарался ответить как можно мягче:
— Нет, Карантир, я не в настроении охотиться сегодня.
Карантир вздохнул и отошел. У него был такой унылый и отчаявшийся вид, что Маэдрос даже забыл о своих переживаниях. Он догнал Карантира и положил ему руку на плечо.
— Что с тобой? — спросил он участливо. — Что случилось?
Карантир поднял на него обведенные темной тенью глаза.
— Ты можешь поговорить со мной? — спросил он каким-то жалким голосом. — Мне очень нужно.
— Конечно, — ответил испуганно Маэдрос. — В чем дело? — Он грешным делом решил, что Карантир тоже как-то замешан в этой истории.
Они ушли в сад и сели на длинный камень, окруженный лиловыми зарослями венерина башмачка.

— Что происходит, Карантир? — спросил Маэдрос, заглядывая брату в лицо.
Карантир неожиданно горько усмехнулся.
— Да, вот и ты заметил, что что-то происходит, — сказал он. — Тебе не кажется, что это происходит со всеми?
— Хорошо, — терпеливо ответил Маэдрос. — И что же, на твой взгляд?
— Смотри сам. Отец ведет себя, как сумасшедший. Он зовет к себе Черного и начинает крутить у него под носом роман с нашим Владыкой. Мелькору это не нравится.
Маэдрос удивленно усмехнулся. Он всегда считал Карантира совершенно бесчувственным, равнодушным ко всему кроме того, что касалось его драгоценной персоны. Оказалось, что брат более наблюдателен, чем кажется.
— Келегорм просто сошел с ума, он ведь спал с Мелькором, ты знаешь об этом? — Карантир пристально вгляделся в глаза старшего.
— Знаю, — проглотив комок в горле, ответил Маэдрос.
— Похоже, это далось ему хуже, чем он рассчитывал, — Карантир отвел взгляд от Маэдроса и стал разглядывать свои руки. — А я…
— И что ты?
— Я очень виноват, — вырвалось у Карантира. — Я не знаю, что делать. Я хочу попросить у близнецов прощения. У Амроса… Я не знаю, как это сделать. Он боится меня.
Маэдрос хотел что-то сказать, но Карантир не дал и заговорил горячо и торопливо:
— Я знаю, что ты считаешь меня… Ну, ты меня презираешь, думаешь, что я ничтожество и делал все это просто потому, что мне нравится унижать и причинять боль. Ты прав, я, конечно, скотина, просто пойми, я все время хотел, чтобы они меня любили. Ужасно, правда? Любви ведь так не добиваются, да? А наш отец? Мы ведь его любим, ты его любишь, я люблю, мы все, а он что делает для этого? Да то же самое, что мы с Келегормом, он только с тобой нормально обращается. Почему мы такие, брат? Почему все живут нормально, а мы словно проклятые какие? Мы же князья нолдор! Вот я, я даже не могу тебе объяснить, что со мной делается последнее время. Знаешь, я люблю Амроса, я только сейчас это понял, я его всегда любил, а он от меня шарахается, словно я чудовище, так я и есть для него чудовище, хуже Мелькора, он даже приближаться ко мне боится… Я раньше делал с ним, что хотел, а теперь мне кажется, возьми он меня за руку, я с ума сойду от счастья… Почему все так, брат? Почему мы все себя так ведем? Почему ты не такой, как мы?
Он смотрел в глаза Маэдросу сухими блестящими глазами. Тот не выдержал этого взгляда и опустил глаза. Карантир неприятно засмеялся:
— Вот, ты жалеешь меня, ублюдка, а я никого не жалел. А мне так этого хочется. Жалости и любви. Чтобы Амрос меня простил. Не из благородства, а потому что любил бы меня. Почему он меня не любит, Маэдрос, скажи мне, ты ведь все знаешь о любви? Да нет, ты ничего о ней не знаешь, ты — добрый, брат, но у тебя холодное сердце, такое, как у отца…
Лепет брата стал совсем безумным. Маэдрос прижал его к себе, обнимая за плечи, проклиная себя, свою семью, отца, безумие своих братьев и этот проклятый мир, который казался таким гармоничным и прекрасным, а на самом деле был только тюрьмой, клеткой, в которой они сходили с ума.
Они проговорили еще долго, и Маэдросу показалось, что Карантир ушел, немного успокоившись. Маэдрос медленно шел по коридору в свои покои. И тут словно что-то острое пронзило его сердце. Он вспомнил о Келегорме. Вчера в своем бредовом состоянии он говорил о самоубийстве, о том, что перерезал бы себе горло, если бы сделал то, что просил Мелькор, тогда Маэдрос счел это просто следствием перенесенного шока, но сейчас это воспоминание резало его, как нож. Исповедь Карантира напугала его. И особенно сильно его задела фраза про холодное сердце. Он словно увидел все, происходящее в Форменос, под совершенно иным углом зрения. То, что казалось ему глупостью и злобой, было просто искалеченными страстями, с которыми ни Карантир, ни Келегорм не могли справиться. Да, их сердца были куда более горячими, чем его, в чем бы это ни выражалось. Они любили на свой уродливый лад, но это была любовь, это была страсть, которая просто пыталась жить в той страшной, как ледяная гроза, атмосфере, которая окружала из отца. Он же всю жизнь охранял себя от страстей, как мог. Маэдросу стало тяжело от этой мысли. Он повернул и зашагал к покоям Келегорма. Ему захотелось сделать для брата что-то необычное, что-то, что доказывало бы, что он не такой добродетельный сухарь, как кажется. Ему хотелось разделить преступления Келегорма и доказать ему, что он не презирает его. Маэдрос подумал, что всю жизнь избегал страстей именно потому, что боялся тех бездн, которые в нем таились.
Когда он вошел, Келегорм сидел в кресле у стола. На коленях у него лежала книга, но он ее не читал, а глядел в окно. Маэдрос удивился тому, каким взрослым выглядел брат. В нем ничего не осталось от того беспутного красавца, которым он был всего месяц назад. Под глазами легли синие тени, щеки чуть запали, очерк губ стал резким и скорбным. У Маэдроса заныло сердце.
— Келегорм, — позвал он. Брат обернулся. Маэдрос увидел в его глазах испуг, словно Келегорм решил, что Маэдрос наконец опомнился и пришел сюда, чтобы совершить правосудие.
Келегорм вскочил. Маэдрос сделал движение, прося брата сесть.
— Чем ты занимаешься? — спросил он.
Келегорм нервно пожал плечами и опустил глаза. Маэдроса растрогал его несчастный вид. Он подошел к брату и сел рядом.
— Я не помешал тебе? — тихо спросил он.
Все эти фразы были бессмысленны. Маэдрос хотел спросить совсем другое, но из какой-то нерешительности никак не мог прямо приступить к делу.
Собственная трусость рассердила его.
— Послушай, Келегорм, — решительно сказал он.
Келегорм удивленно вскинул на него глаза и снова опустил их. Ресницы у него были такими густыми и длинными, что Маэдрос удивился, как под их тяжестью не закрываются веки. Он задержал дыхание. Старший сын Феанора на мгновение забыл, зачем пришел и что хотел сказать Келегорму. Слова были не важны. Маэдрос чувствовал, что Келегорм не очень-то и ждет их.
— Не сердись на меня, — повинуясь неожиданному вдохновению, заговорил Маэдрос. — Я ни в чем тебя не виню и не хочу, чтобы ты сам брал на себя вину. Я тебя люблю, Келегорм. Я хочу, чтоб ты доверял мне.
На краткое мгновение ему показалось, что он любит Келегорма нежной братской любовью, словно оба они все еще дети и обнимают друг друга без тени плотских чувств. Как ни сладко было упоение этого нежного чувства, его целомудрие было обманчиво. Маэдрос понял это, едва Келегорм поднял на него свои большие синие глаза. Они были полны кроткой нежностью. Бархатная чернота зрачка вбирала в себя свет, и от этого цвет радужки казался еще ярче.
Маэдрос глотнул всухую. Больше ему нечего было сказать, но он надеялся, что Келегорм поймет больше, чем было произнесено.
Но того, что сделал Келегорм, Маэдрос не мог предугадать. Эльф отодвинулся от него и трагическим движением уронил голову в ладони. Маэдрос смотрел на брата и не решался прикоснуться к нему, не понимая, что с ним происходит. Сердце у него стучало все сильнее. По коже бегали мурашки. Как будто решалась его судьба. Никогда в жизни Маэдрос не был в таком страхе и волнении.
Посидев неподвижно две минуты, Келегорм поднял на Маэдроса глаза. В них читалось страдание и упрек.
— Зачем ты пришел ко мне? — еле слышно спросил Келегорм. — Если ты все сказал, то я тебя понял. Ты можешь уходить.
Келегорм, точно так же, как и Маэдрос, делал маленькие открытия на свой счет. Он и не подозревал в себе столько гордости. Ему не нужна была жалость Маэдроса. Он согласен был терпеть даже ненависть, но только не снисходительность. Произнеся свои ужасные слова, Келегорм даже зажмурился от отчаяния. Он заранее мучился от горя, представив, что Маэдрос сейчас уйдет и уже никогда не захочет говорить с ним так, как сейчас. Келегорм едва не плакал.
Маэдрос нахмурился. Он не поднялся и не ушел. Старший сын Феанора слишком хорошо знал своих братьев, чтобы его можно было прогнать такими неловкими словами.
Он, не обращая внимания на слабое сопротивление Келегорма, придвинулся к нему и обнял за плечи.
— Я не понимаю, что с тобой происходит, — сказал он опущенной макушке брата.
Ему послышался сдавленный всхлип, и он прижался губами к теплым волосам брата. Ему хотелось и плакать, и смеяться от нежности и любви. Маэдрос чувствовал, что Келегорм говорит совсем не то, что думает, а значит, будет принадлежать ему.
Он почему-то не сомневался в том, что Келегорм на самом деле любит его.
— Уходи, — сказал Келегорм искаженным голосом. — Уходи, пожалуйста. Не нужно меня жалеть.
— Не уйду, — сказал Маэдрос упрямо. Он выпустил брата из своих объятий и присел перед ним на корточки, стараясь заглянуть в лицо.
— Почему ты такой глупый? — спросил он тихо. — Посмотри на меня, ну, давай.
Келегорм отнял ладони от лица. Ресницы у него были мокрыми и слиплись. Маэдрос не выдержал и прижался щекой к мокрому лицу брата, ресницы кололись, как сосновые иголочки, и это было невыносимо приятно.
— Чего ты хочешь? — Келегорм не отталкивал его, но Маэдрос чувствовал, как он дрожит. — Чего тебе надо? Я не хочу, чтобы ты меня жалел. Лучше расскажи все отцу. Или пусть это сделает Мелькор. Я — ничтожество, предатель, я просто трус.
— Все глупости, — шептал Маэдрос, гладя его по волосам, — никакой ты не трус и не предатель. Успокойся. Я так люблю тебя, я правда тебя люблю.
Келегорм отстранился от него. И Маэдрос увидел на его лице ту же горькую усмешку, с которой смотрел на него Карантир.
— Не говори так, — внезапно сказал он спокойно. — Конечно, ты меня любишь. Ты всех любишь, отца, близнецов. Тогда ты спасал их от нас, теперь меня — от Мелькора. Тебе жаль меня, я даже думаю, что ты меня не презираешь. Но вряд ли тебе понравится то, что имею в виду под любовью я.
— Почему ты так решил? — спросил Маэдрос. Он продолжал сидеть перед ним на корточках и смотрел на него снизу вверх. — Почему ты так думаешь?
— Потому. Видишь ли, я тоже тебя люблю. Я не думал, что так выйдет, впрочем, это не важно. Только любовь — это грязное дело. Совсем не то, что ты думаешь.
— Да? — Маэдрос приподнял одну бровь. Ему было смешно, что его брат считает его каким-то бриллиантом чистоты. Маэдрос не сильно увлекался любовными похождениями, но знал об этом всем больше, чем думал Келегорм. — И чего же ты хочешь?
— А ты как думаешь? — спросил Келегорм, приближая свое лицо к его лицу. — Чего я хочу?
— Меня, наверное, — усмехнулся Маэдрос и, взяв его в лицо в ладони, поцеловал в губы. Брат ответил ему с неожиданной страстью, его пальцы скользнули в густые рыжие кудри Маэдроса, и он притянул его еще ближе, потом, не прерывая поцелуя, они соскользнули на пол. Келегорм не понимал, что происходит, но от этого все было не менее прекрасным. Даже если это была сиюминутная прихоть, толкнувшая Маэдроса в его объятия, он не собирался упускать этого шанса.
Они лежали на полу, Маэдрос навалился на него всем телом и целовал в лицо, в губы, в шею, Келегорм отвечал ему, бормоча что-то отчаянное.
— Пожалуйста, милый, я сделаю все, что ты хочешь, только не оставляй меня, я так люблю тебя, — просил он.
Близость Маэдроса была чем-то таким, чего он никогда в жизни не испытывал. В постели с Мелькором он всегда ощущал неутолимый чувственный голод, от которого потом оставалась только незаполненная пустота, а здесь ему казалось, что брат дает ему какие-то новые силы, он так любил его и так хотел сделать Маэдроса счастливым, что все остальное меркло перед этим желанием.
И в первый раз Маэдрос взял его прямо на ковре, изнемогающего от желания настолько, что Келегорм не мог даже стонать, он обвивал ногами талию брата, его веки потемнели, а лицо было таким прекрасным, что Маэдрос, не отрываясь, смотрел на него, на это отчаянное, почти злое выражение его глаз. На белые зубы, прикусившие нижнюю губу в сдерживаемом крике, на стройную шею с напрягшимися на ней сухожилиями, на пальцы, вцепившиеся в ворс ковра. И то, как страстно Келегорм отдавался ему, доводило Маэдроса до полного безумия. Он не переставал ласкать его, касался короткими поцелуями груди Келегорма, его темных сосков, затвердевших под его губами. А тот не мог даже отвечать брату, так он сосредоточился на своих ощущениях, он словно впитывал что-то идущее от Маэдроса, какой-то свет, тепло, отчего его измученное раненое сердце оживало, словно цветок под целительным дождем. Они испытали наслаждение одновременно, Маэдрос, чувствуя приближение оргазма, сжал в ладони член брата и, когда тот кончил, выпил вылившееся семя. Он нагнулся над Келегормом и увидел, улыбнувшись, какое счастливое, умиротворенное выражение появилось на его лице. Он нежно провел пальцами по его виску и по тяжелой каштановой пряди у уха.
— Я так люблю тебя, — прошептал он.
— Рыжий, — Келегорм неразборчиво всхлипнул, заставил Маэдроса лечь на себя и уткнулся носом в его ухо. Старший сын Феанора услышал его быстрый шепот:
— Ты правда меня не презираешь? Скажи, я хочу знать. Только не ври.
— Я обожаю тебя, — сказал Маэдрос, который чувствовал себя так, словно заново родился. — Ты сделал меня таким счастливым, что мне кажется, я сейчас сойду с ума.
Келегорм тихо рассмеялся.
— Пойдем на кровать, — предложил он. — Ну, если ты не устал.
— Я? — Маэдрос одним движением вскочил на ноги и протянул ему руку. — Да ты спятил. Как я могу устать рядом с таким красавчиком? — И тут же его улыбка увяла. Он подумал, что поступил бестактно, напомнив Келегорму о его красоте, причинившей ему столько неприятностей. Но Келегорм продолжал улыбаться. Он взял предложенную руку, и Маэдрос одним движением поднял его на ноги. Синие глаза младшего брата стали нежными и зовущими, он глядел прямо в глаза старшему и улыбался так, что у Маэдроса опять начал твердеть член.
— Для тебя — все, что угодно, — сказал он тихо и хрипло. — Я готов быть красивей всех на свете.

Глава 7


Карантир сидел в амбразуре окна и бездумно смотрел во двор. Ему ничего не хотелось. Он в первый раз в своей наполненной страстями жизни испытывал эту мрачную глухую апатию, лучшим средством от которой было броситься головой вниз на мощенный серым камнем двор. Никто не интересовался им, никому он был не нужен, отец не обращал на него внимания, Келегорм пребывал где-то в другом измерении, занятый своими делами и интригами, с Маглором он не общался никогда, а Маэдрос сделал для него все, что мог, чего уж больше. И самое главное, Амрос его не любил. Это было той ужасной истиной, на осознание которой у Карантира уходили все душевные силы. Оказывается, есть вещи, которые невозможно исправить.
— Карантир, — раздался рядом с ним мелодичный голос, и тонкая рука коснулась его колена. — Карантир, что ты здесь сидишь один?
От звука этого голоса по спине Феаноринга прошла пронзительная дрожь. Рядом стоял Амрос.
— Чего тебе? — глухо и грубо спросил Карантир, стараясь не выдать неслыханное волнение, сотрясавшее его тело. Ему стало жарко, член запульсировал и начал подниматься, как всегда от близости Амроса. Он пытался не смотреть на брата, но это плохо ему удавалось. Он стоял рядом, хрупкий и тоненький в своей серой курточке с жемчужными украшениями и узких черных штанах, заправленных в низкие кожаные сапожки. Его бледно-золотистые локоны лежали на плечах, и Карантир хорошо помнил их аромат и мягкость. От слов Карантира Амрос вздрогнул и отступил на шаг.
— Ну чего ты? — спросил он жалобно. — Ну чего ты, Карантир, милый…
От этого слова кровь бросилась в лицо Феаноринга. Он осторожно, словно боясь спугнуть бабочку, взял Амроса за руку. Тот не отнял ее и продолжал смотреть ему в лицо своими чудными туманно-серыми глазами.
Амрос пришел сюда с одной целью. Он уже изнемогал от тоски и одиночества. Он перестал думать о Маэдросе уже давно, а когда узнал о его романе с Келегормом, даже не вздрогнул. Он вспоминал Карантира, его грубость и внезапные порывы страсти, его насмешливые глаза, его руки, его дерзкую, жестокую, так похожую на отцовскую красоту. Ему хотелось вернуть все. Но теперь уже быть только рядом с ним, без Келегорма, пусть он даже бы мучил его, но, думал Амрос, если бы я не хотел, я бы этого не позволил. Хотя ночами он мечтал о другом Карантире, нежном и любящем, который бы защищал его. И теперь, когда горящая сухим, лихорадочным огнем рука брата держала его кисть, Амрос чувствовал такое головокружение, что едва держался на ногах.
— Амрос… — он потянул младшего к себе, и его горячее дыхание обожгло близнецу губы. — Ты с ума сошел, маленький…
— Почему? — с истерическим нотками в голосе спросил Амрос. — Ты не хочешь больше этого?
— А ты не боишься меня? — Карантир тяжело, с хрипом дышал, он с колоссальным трудом сдерживал себя.
— Нет, — с вызовом ответил Амрос, он понимал, что все идет как-то не так, но его развинченное от тоски, долгого воздержания и страха сознание не желало его слушаться.
Внезапно Карантир отдернул руку и отвернулся.
— Уходи, — сказал он. — Проваливай. Ты все равно… — он задохнулся. — Ты ведь меня не любишь. Ты любишь Маэдроса или кого-то еще. Я знаю. Мне не нужно твоих одолжений.
— Это не одолжение! — ощетинился близнец. — Я, я… Я хочу быть с тобой, понимаешь?
— Не верю, — ответил Карантир глухо, отворачивая лицо. — Убирайся, пока я не обошелся с тобой, как раньше.
Амрос смотрел на него расширенными глазами, которые постепенно заполнялись слезами.
— Хорошо, — проговорил он с трудом. — Ну и не надо. Я тебя ненавижу! — Он развернулся и пошел по коридору, сдерживаясь, чтобы не зарыдать в голос.
Секунду Карантир пытался остановить себя. Но не смог. Он бросился за братом и схватил его. Амрос попытался вырваться.
— Не смей трогать меня! — вскрикнул он. — Убери руки! — Но Карантир прижимал его к себе, покрывая его лицо, щеки и шею грубыми поцелуями. От прикосновения к этой ароматной коже у него внутри все таяло и горело, как в огне. Он схватил Амроса на руки и понес в свою комнату. Тот уже не отбивался, только прерывисто дышал, закрывая глаза от страха и возбуждения. Он хотел принадлежать брату, но боялся его жестокости. Тело Амроса было таким горячим даже под слоем ткани, что Карантир мог думать лишь об одном — как он сейчас возьмет его, даже не раздевая толком.
Старший брат стряхнул свою добычу на постель. Он стоял над Амросом и глядел на него сверху вниз. Фигурка молоденького эльфа, в страхе съежившегося на покрывале, пробуждала жестокую чувственность. В пылу погони у Амроса расстегнулась рубашка, сквозь вырез виднелась гладкая молодая кожа на груди. Это зрелище свело Карантира с ума. Он рванул с себя куртку, так что алмазные пуговицы застучали по полу.
— Ты этого хочешь? — хрипло сказал он. — Сейчас получишь все в лучшем виде!
Амрос от ужаса закрыл глаза. Его мутило при мысли, что снова у них с Карантиром все получится так же, как и всегда — грубо и наспех. А он теперь уже чувствовал, что любит его.
Когда Карантир упал на постель рядом с ним, Амрос слабо вскрикнул. Этот крик отрезвил сына Феанора. Амрос был такой маленький и жалкий, он жмурился, мордочка у него была перекошена страхом. У Карантира опустились руки.
— Ладно, детеныш, не бойся, — сказал он тихо и, мягко обняв обеспамятевшего от изумления Амроса, притянул его к себе.
Амрос всхлипнул и решился открыть глаза не раньше, чем почувствовал на своих губах прикосновение губ старшего брата. Он позволил Карантиру проникнуть в свой рот. Амрос не находил в себе сил ответить на поцелуй брата, так он был нежен. У молодого эльфа кружилась голова. Блаженная истома, прежде испытываемая лишь под самый конец любовных игр, наполняла его тело. Карантир положил ладонь на бедро юноши и крепко сжал. Амрос ответил стоном. Карантир оторвался от губ брата и с улыбкой взглянул ему в лицо.
— Я так люблю тебя, — сказал он. — Я не хочу больше делать тебе больно. Я люблю тебя.
Амрос снова закрыл глаза, на этот раз от блаженства. Действительность была гораздо лучше фантазий. Карантир помог брату раздеться, а сам остался в штанах. Он отстранил Амроса от себя, любуясь его наготой. Амрос от смущения наполовину закрыл рукой лицо. Влюбленные взгляды, которыми Карантир окидывал каждую пядь его тела, были жарче, чем самые откровенные поцелуи.
— Иди сюда, — сказал Карантир и притянул к себе Амроса. Юноша повиновался с коротким смехом. Карантир уложил его навзничь и осторожно лег сверху. Амрос выглядел таким хрупким, что старший брат опасался как-нибудь повредить его. У Карантира в голове не укладывалось, как он мог раньше так грубо обращаться со своим нежным братцем. Амрос обхватил бедрами ноги Карантира. Прикосновение шероховатой замши к нежной коже на внутренней поверхности бедер приятно возбуждало его, как и то, что полуодетый мужчина жарко обнимал его, чувственно проводя ладонями по всем тайным местечкам его тела.
— Какой ты красавчик, — хрипло прошептал Карантир, целуя его в шею. — Великие Валар, ты просто меня с ума сводишь.
Амрос опять засмеялся, это был высокий звонкий смешок, от которого у Карантира член встал до упора, а по спине прошла дрожь. Он, продолжая прижимать плечи Амроса к кровати, опустился ниже и обхватил губами его твердый сосок. Амрос прикусил губу. Ему казалось, что все его тело обрело сверхъестественную чувствительность, каждое прикосновение отзывалось во всем теле, словно его покалывали сотни крохотных иголочек, и это было нестерпимо приятным. Карантир продолжал ласкать его бедра, провел языком по почти зажившей царапине на плече, по груди, по ребрам, по нежной коже живота и принялся целовать в паху, мимоходом прижавшись губами к выступающей тазовой косточке. Он, казалось, задался целью исследовать губами все тело брата, и, когда он добрался до внутренней стороны бедер, Амрос, не вынимавший рук из его темных кудрей, исступленно застонал. Карантир не касался его члена, он специально растягивал удовольствие от прелюдии, но Амросу уже и этого не надо было. Все его тело пульсировало от вожделения. Карантир перевернул его на живот и принялся целовать спину и плечи. Близнец уже не знал, как ему извернуться, чтобы сильнее почувствовать его прикосновения. Он встал на четвереньки и прогнулся в спинке, он услышал, как участилось дыхание брата. Карантир, сглотнув, положил руки на его округлые ягодицы. В голове у него мутилось, яростный темперамент Феанорингов в совокупности с пережитым стрессом требовали своего. Его сдерживало только то, что он совершенно не собирался уподобляться себе прежнему и хотел доставить брату настоящее наслаждение во искупление всех его мучений. Сдерживая себя, он нагнулся и стал целовать ягодицы Амроса. Провел между ними языком. Он чувствовал, что мальчишка изнемогает, и в нем самом боролись два чувства: ему хотелось немедленно засадить близнецу так, чтобы он орал, и продолжать пробовать это тело руками и губами, пока он наконец не насытится. Карантир протянул руку и достал с ночного столика флакон с розовым маслом. Вылил немного себе на руку и, растерев по ладони, медленно ввел два пальца в проход Амроса. Тот коротко вскрикнул, прогнулся еще больше и качнул бедрами. Только эльфийская выдержка, которая куда больше человеческой, не дала Карантиру кончить тут же, только от вида этой содрогающейся от вожделения попки. Он хрипло застонал и начал массировать мальчика внутри.
Амрос застонал. Карантир действовал умело и осторожно. Каждое движение его пальцев погружало мальчика в блаженное оцепенение. Он расслабил все мускулы и стоял неподвижно, принимая ласки брата, только покачиваясь в такт его движениям. Вдруг он вздрогнул и громко коротко вскрикнул. Карантир задел чувствительное местечко, прикосновение к которому вызывало во всем теле юноши взрыв наслаждения. Давно, когда Амрос выяснил, что у него имеется собственный неистощимый источник удовольствия, он иногда уединялся в ванной, чтоб поэкспериментировать со своим телом. Эти забавы продолжались недолго. Темперамент Феанора и его старших сыновей более чем удовлетворял все прихоти подростка.
Карантир всхлипнул сквозь зубы, глядя на содрогающегося Амроса. Больше он не мог терпеть. Он быстро вынул из мальчика пальцы, успев заметить, как быстро закрывается чернеющее горячее отверстие. Это зрелище болезненной сладостью проникло в напряженное от желания тело Карантира. Он расстегнул штаны, взял обеими руками бедра брата и насадил его на свой член, чувствуя немыслимое облегчение и блаженство от того, что его пылающую поверхность так плотно обхватывают нежные, слегка влажные ткани. Амрос закричал. Ему всегда казалось, что из первого соития можно извлечь гораздо больше удовольствия, чем это было обычно. Карантир вполне подтвердил его ощущения. Его член входил в тело близнеца без малейших задержек, приятно растягивая ткани. Амрос переступил с ноги на ногу, чтобы принять мужчину глубже. Его твердая горячая головка коснулась определенного местечка внутри, и Амрос снова вскрикнул от наслаждения.
— Тихо, тихо, — задыхаясь, прошептал Карантир. — Сейчас я тобой займусь, милый, мне этого давно хотелось.
Амрос обернулся назад. Ему хотелось видеть лицо мужчины, который так осторожно и уверенно орудовал у него в попке. Карантир всем телом навалился на близнеца. Ему не хватало простого совокупления. Зрелище брата, покорно подставляющего ему задницу, кружило голову. Карантир шарил ладонями по животу Амроса, целовал его затылок и ложбинку сзади на шее и не мог насытиться нежной гладкостью его кожи.
— Я тебя люблю. Какой ты податливый, — все время шептал он.
Иногда Карантир извлекал член из мальчика, чтобы полюбоваться его задницей, которой Амрос тут же принимался крутить. Он раздвигал ему ягодицы, ласка, которая доводила Амроса до безумия, шептал, какой он хорошенький, как ему хочется засадить поглубже.
— Ну давай же, давай же, — лепетал Амрос. — Я так хочу тебя.
Голос брата ударял в голову Карантиру, как крепкое вино. Он снова вошел внутрь, на этот раз уже так глубоко, как мог, и, просунув руку под живот Амроса, коснулся его члена. Близнец застонал и сам задвигался так быстро, как хотел. Сын Феанора уже потерял всякий контроль над собой и двигался слишком резко, но Амрос был так заведен, что не чувствовал ничего, кроме стремительной пульсации крови во всем теле, неуклонно ведшей его к оргазму. Карантир громко застонал, Амрос дернулся и сжал ягодицы, ему казалось, что он тает и растворяется в пламени, словно кусок руды в горне. Карантир кончал в него, коротко вскрикивая, вцепившись пальцами в его плечи, в одно мгновение от льющегося в него горячего семени наслаждение стало нестерпимым, как боль, и тогда Амрос тоже закричал.
Несколько мгновений ему казалось, что от слабости он сейчас потеряет сознание. Всего было слишком много, наступившее облегчение оказалось сокрушительным. Он попытался открыть глаза, почувствовав, как его ресницы мазнули по груди Карантира. Рука брата лежала у него на волосах, сам Карантир смотрел в потолок, губы у него пересохли, и Амросу захотелось провести по ним языком. Что он немедленно и сделал. Карантир улыбнулся и посмотрел ему в глаза.
— Я не сделал тебе больно? — спросил он тихо.
— Нет, — помотал головой Амрос. — Я так мечтал об этом.
— Я тоже, — серьезно сказал Карантир. — Ты что-то бледный.
— Не знаю, — ответил Амрос и попытался сесть, но его качнуло, и он упал на кровать рядом с братом.
Карантир немедленно вскочил.
— Ты в порядке? — спросил он со страхом, наклоняясь к Амросу.
— Да, только голова что-то кружится.
— Сейчас принесу вина.
Он взял с подоконника бутылку и налил брату полный стакан. Амрос благодарно припал к нему губами. Карантир в это время стянул штаны, которые так и оставались на нем все время, и сел рядом на постель.
Вино немного привело Амроса в себя, и он снова прижался к Карантиру.
Тот посмотрел на него внимательно.
— Все, хватит, — сказал он нежно, и его темно-серые глаза сияли. — Больше ты от меня не сбежишь. — Он нагнулся к его припухшим губам и поцеловал их. — Я буду тебя защищать от всего.
— Хорошо, — успокоенно шепнул Амрос. Ему ничего не хотелось, только лежать так и вдыхать запах кожи брата и слушать его дыхание. В первый раз в жизни мысль о собственном бессмертии доставила ему радость.

Манвэ не мог все время проводить в Форменос, хотя цитадель Феанора и была на этот момент его официальной резиденцией. Поэтому самое интересное он пропустил и попал в Форменос в тот момент, когда уже все заканчивалось.
Келегорм проснулся в постели Маэдроса, в которой провел уже три ночи, самые счастливые в своей жизни. Всякое уныние покинуло его. Он сиял счастьем и красотой, всех любил, всем был доволен настолько, что заражал своей радостью всех, кто его видел. Маэдрос уже встал и ушел по делам, но это нисколько не расхолаживало Келегорма. Он немного понежился в постели, потом поднялся и стал одеваться, улыбаясь своим мыслям. Маэдрос не стал его будить, но Келегорм знал, что сейчас найдет его, и целый день они проведут вместе, и ему было плевать, будет ли он бездельничать или помогать старшему брату, главное, что он с ним не расстанется.
Он подошел к окну, застегивая рубашку, и остановился в удивлении. Во дворе было целое посольство. Десяток разодетых по последней моде эльфов спешивались с коней, бросали поводья подбежавшим пажам, среди прибывших Келегорм увидел высокую фигуру Финголфина. Златокудрый эльф разговаривал с Маэдросом, старший сын Феанора слушал его, склонив голову к плечу. Келегорм уже изучил все его жесты и знал, что этот свидетельствует о крайнем удивлении. Он поспешно накинул куртку и сбежал вниз.
— Я хочу видеть брата и намерения мои серьезны, — говорил Финголфин Маэдросу. — В семье должен быть мир. Отец страдает из-за нашей распри. Он хочет, чтобы вы вернулись из изгнания, и я намерен изо всех сил содействовать этому.
— Я не знаю, стоит ли тебе говорить с отцом, — отвечал ему Маэдрос. Он увидел Келегорма, кивнул ему и улыбнулся. — Ты же знаешь его нрав.
— Неужели он ни разу не говорил о примирении? — спросил Финголфин, и тень омрачила его красивое лицо.
— Ни разу, — покачал головой Маэдрос.
И тут во дворе появился Феанор. Он вышел из своей мастерской, на нем была белая рубашка, заправленная в замшевые штаны для верховой езды. Он был босиком, и его темные кудри перехватывал кожаный ремешок. Его оторвали от работы.
— В чем дело? — спросил он жестко. Прищурившись, поглядел на гостей. — А, это ты, брат? Ну заходи, раз приехал, только оставь свою свиту во дворе. Мне они там не нужны. — Он развернулся и ушел в мастерскую. Финголфин тут же последовал за ним, сделав эльфам своей свиты повелительный знак остаться. Келегорм подошел к Маэдросу. Тот, не смущаясь присутствием посторонних, приобнял его за плечи.
— Что, малыш? — спросил он его. — Опять начинаются неприятности?
— Да, — ответил Келегорм и поежился. — Интересно, где Мелькор? — и оба брата оглянулись, словно тень Черного Валы накрыла их и заставила содрогнуться от холода.

Глава 8

Братья разговаривали недолго. По лицу Финголфина, когда он вышел из мастерской Феанора, было видно, что ничем хорошим их разговор не окончился. Тем не менее его вместе со свитой попросили остаться погостить в Форменос.
Маэдрос вместе с Куруфином занимались устройством гостей, поскольку Феанор явно не собирался заниматься этим. Маэдрос как раз собирался идти на кухню, отдавать приказания о вечернем пиршестве, когда к нему подбежал эльф из свиты Феанора и передал, что отец хочет видеть его.
Маэдрос отправился в мастерские. Отец ожидал его и развлекался тем, что поочередно подкидывал на ладони два красных кристалла.
— Привет, — сказал он сыну.
По его голосу Маэдрос понял, что отец чем-то очень доволен.
— Здравствуйте, — почтительно поклонился Маэдрос.
— Наши гости хорошо устроены? — блестя глазами, поинтересовался Феанор.
Маэдрос кивнул.
— Я в этом не сомневаюсь. Ты все делаешь хорошо.
Маэдрос молча ждал, когда же Феанор перейдет наконец к делу.
— Финголфин сказал тебе, зачем он приезжал сюда? — спросил Феанор. — Отец хочет, чтоб его дети жили вместе. Наглая ложь!
Маэдрос понял теперь, что довольный тон отца маскировал раздражение. Он не стал возражать.
— Финголфин просто трусит! Ему нужно, чтобы я был в Тирионе, у него на глазах и на глазах отца. Но он своего не добьется. Тебе одному я могу сказать это: мы не вернемся в Тирион и после того, как кончится срок моего изгнания. Манвэ не станет мне мешать. Мы останемся здесь. Эта крепость мне нравится. Мне по сердцу север. В Тирионе слишком много умников, которые лучше других знают, что позволено, а что не позволено в благословенном Валиноре.
Маэдрос попытался возразить:
— Мне кажется, что Финве в самом деле хочет, чтоб мы жили вместе с ним, но вовсе не для того, чтобы держать нас на глазах. Он любит вас не меньше, чем Финголфина и Финарфина.
Лицо Феанора дрогнуло.
— Я тоже люблю отца, — сказал он, — но я не вернусь, и те, кто любят меня, тоже не вернутся. Финве будет жить со мной.
— Не лучше ли бросить эту вражду? — недовольным тоном проговорил Маэдрос.
Он расстроился, услышав, что Феанор собирается остаться в Форменос. Теперь, когда у него был Келегорм, ему как никогда хотелось вести беспечную и счастливую жизнь, какую все эльфы ведут в благословенном Валиноре. Как хорошо было бы веселиться вместе с Келегормом на праздниках, которые так любят устраивать простодушные телери, выезжать на охоту со свитой Ороме или просто бродить по улицам Валимара, где тенистые деревья свешивают ветви из-за низких белых оград. Этим мечтам не суждено было сбыться.
Глаза Феанора сверкнули, когда он услышал слова сына, но великий эльф сдержал себя. Он шутливо приобнял Маэдроса за плечи и проговорил:
— Что я слышу? И это говорит мой сын, который должен во всем быть мне помощником и разделять мои заботы?
Маэдрос промолчал, его так и подмывало сказать отцу какую-нибудь дерзость, но он держал себя в руках не хуже Феанора.
— Ладно, — сказал тот, помолчав, и уже не пытаясь придать своему жесту видимость дружелюбия, оттолкнул сына. — Иди, у тебя, наверное, еще много дел. Я выйду только к пиру.
Маэдрос с облегчением покинул мастерские. Если бы он обернулся, то увидел бы, как в полуоткрытую дверь темной тенью проскользнул Мелькор.
Могучий Вала пребывал все в тех же раздерганных чувствах, что и все время пребывания Манвэ в Форменос. Ему хотелось любой ценой прекратить отношения Манвэ и Феанора, даже если бы в результате он сам ничего не добился. Но это было слишком мучительно. Манвэ должен был принадлежать либо ему, либо никому больше, и уж точно не этому наглому эльфу, ведущему себя так, словно Король Арды был его личной собственностью. Мелькор уже давно вел подрывную работу в Валиноре. Те истории, которые он рассказывал Келегорму и Маэдросу о Средиземье, не просто доставляли удовольствие и ему, и его благодарным слушателям. Мелькор хотел увести нолдор из Благословенной Земли, это был тот народ, которым он бы правил с удовольствием. С Феанором он тоже неоднократно говорил об этом, и вот сейчас настала, как ему казалось, та минута, когда он мог добиться своего. Если Манвэ никогда не достанется ему, так что ж? Феанор тоже не будет его любовником. В Средиземье это было бы затруднительно.
Сын Финве был мрачен. Он сидел в кресле у стола, крутя в пальцах кинжал с богато украшенной ручкой. Увидев Мелькора, он сдвинул темные прямые брови к переносице, но ничего не сказал.
— Ты помирился с братом? — спросил Мелькор, усаживаясь напротив и вытягивая ноги.
— Нет. А ты хочешь, чтобы я это сделал? — спросил Феанор, сверля Могучего пронзительным взглядом ярких серых глаз. Мелькор подумал, что принц нолдор понимает в его интриге больше, чем хотелось бы.
— Мир — это хорошо, — уклончиво сказал Мелькор. — Но у твоего брата свое представление о мире. Он ведь не хочет признавать главенство твоей ветви. Впрочем… — Мелькор сделал разочарованную мину. — Это же Валинор.
— Что ты имеешь в виду? — подозрительно прищурился эльф.
— Подумай сам, — Мелькор улыбнулся ему так ослепительно, как мог. — Ты можешь быть даже королем нолдор, но где твое королевство? Что ты можешь получить здесь, кроме титула, который только пустой звук? Ты, Финголфин, какая разница. Ты ничего не сможешь добиться на этом острове, потому что здесь просто нечего добиваться. Твое превосходство над братьями тебе ничего не даст. В других землях ты бы мог стать подлинным королем своего народа. И суд Валар не смог бы помешать тебе.
— Ты имеешь в виду землю за морем? — выражение лица Феанора неуловимо изменилось. В нем появилось что-то алчное, нетерпеливое, словно в лице ребенка, который уже видит, какую гору подарков ему приготовили ко дню рождения, но еще ни одного не распаковал.
— Конечно! — пылко воскликнул Могучий. — Свободная земля, огромный простор, где над тобой нет хозяина и ты можешь делать, что хочешь. Ты будешь ее королем, только ты! Хочешь, — он приблизил свое лицо к лицу сына Финве, его ястребиный профиль заострился, глаза сверкали, — мы уйдем вместе?
Феанор секунду смотрел ему в глаза, потом отстранился.
— Послушай, Мел, — сказал он нехотя. Так он называл Мелькора только тогда, когда между ними возникала некоторая интимность. — Я не знаю. Я не хочу ссориться с Валар. С Манвэ, — выдавил он. — Я должен подумать, как это сделать, чтобы… Сохранить мир и…
— Оставить Манвэ своим любовником? — ядовито закончил Мелькор, не сдержавшись.
Глаза Феанора вспыхнули гневом.
— Да, а что ты имеешь против? — его голос стал угрожающе звенеть.
— Да ничего, — ответил Мелькор, тоже на повышенном тоне. — Мне-то что. Не велика честь иметь возлюбленным эту дешевую подстилку, которая ляжет под любого, кто на него взглянет. — От ярости Мелькор начал путать род, но его это не волновало.
— Не смей так говорить о нем! — рявкнул Феанор. Он вскочил. — Ты не стоишь мизинца на его руке, грязный лгун! Ты бесишься от того, что он тебе не достался, вот и все!
— Да нужен он мне! — орал Мелькор. — Дешевка! Если он лег даже с тобой, то ему просто неймется, а изображает из себя! Король мира! Гнусный лицемер! Весь Валинор знает, что он путается с тобой! Да ты что думаешь, ты ему нужен? Ему нужен твой член! Нашел из-за кого голову себе морочить, глупец!
Озверевший от ярости Феанор вскочил и схватил Могучего за грудки.
— Ты, мерзавец, если ты еще хоть раз своим подлым языком произнесешь хоть одно слово о Манвэ, я убью тебя!
— Ты не забыл, с кем ты разговариваешь? — спросил Мелькор, с яростным наслаждением глядя на искаженное лицо Феанора. Ему было так приятно задеть его, что он даже забыл о своих планах.
— Я помню! — заорал Феанор, не отпуская, однако, Могучего. — Тюремная пташка! Ты еще не забыл, каково тебе было в темнице?
Этого Мелькор снести уже не мог. Он уже занес руку, чтобы одним ударом стереть этого гнусного эльфа в порошок, как его остановил мягкий мелодичный голос.
— Прекратите!!!
Оба обернулись. У двери стоял Манвэ. На лице у него было написано нешуточное беспокойство.
Феанор разжал пальцы, Мелькор опустил руку.
— Что случилось? Мелько, Феанаро, что с вами? — Манвэ сделал шаг вперед и протянул руку, чтобы коснуться руки Могучего.
Мелькор отшатнулся от него, как от прокаженного. На лице Владыки Воздуха появилось выражение боли и изумления, которое кольнуло Черного в самое сердце.
— Ничего, — сказал он яростно. — Я ухожу. Больше ноги моей здесь не будет.
Манвэ не успел произнести ни слова, как Мелькор исчез из мастерской.
Манвэ едва переводил дыхание, так у него стучало сердце. Он побаивался Мелькора, даже когда тот был спокоен, а уж если Могучий впадал в гнев, Манвэ впадал в панику, и у него из головы улетучивалось всякое представление, что он Король Арды и имеет над старшим братом некоторую власть.
Почти без сил он опустился в кресло. Обеспокоенный Феанор ринулся к нему. Манвэ остановил его движением руки. Он слышал все до единого слова, которые разъяренные противники кидали друг другу в лицо. Робкий и чувствительный Манвэ был тем не менее горд и не собирался ничего говорить Феанору. Утешения были бы для него не менее мучительны, чем оскорбления.
— Что вы опять не поделили с Мелькором? — устало спросил он. — Когда это кончится? Почему мои подданные не могут жить в мире друг с другом?
Феанор молчал, не решаясь прервать Манвэ. Он выглядел сейчас, как настоящий король, и, хотя лицо его выражало страдание, Феанор невольно отступил на шаг.
— Манвэ, мне очень жаль, — проговорил он и осекся.
— Ничего, ничего, — Манвэ сделал движение рукой, подзывая к себе Феанора. Он был растроган горячностью, с которой любовник бросился на его защиту. Сейчас ему казалось, что он всегда любил одного Феанора.
Эльф упал на колени возле ног Манвэ, пылко взял его за руку и поцеловал. Он взглянул в прекрасное, нежное лицо владыки, вспомнил, что говорил про него Мелькор, и почувствовал приступ ярости, которая сменилась нежностью к любовнику.
— Останься у меня, — попросил он. — До пира еще много времени.
Манвэ покачал головой и встал.
— Нет, — сказал он твердо. — Я должен найти Мелькора.
— Зачем!? — Феанор в ярости вскочил. — Зачем тебе это ублюдок?!
Манвэ посмотрел на него, и Феанор закрыл рот так быстро, что чуть не прикусил себе язык.
— Он мой брат, — кротко ответил Манвэ. — Неужели ты не понимаешь? Я не могу оставить его одного.
И он исчез. А Феанор с размаху засадил кулаком по тяжелой дубовой столешнице так, что она треснула.
Мелькор был ранен в самое сердце. Он понимал, что этой ужасной ссорой он обнаружил все свои чувства, и если Феанор в запале не понимал этого, то все равно поймет рано или поздно. Они сцепились из-за Манвэ, как псы из-за кости, это было абсолютно понятно, все интриги рассыпались в прах и осталась только голая неприкрытая суть их конфликта. Он был унижен так, как его еще никто никогда не унижал, и ему даже некого было обвинить в этом. Сам виноват. Не выдержал, сорвался перед этим глупым эльфом, который по сравнению с ним был ничем, но все же именно ему Манвэ подарил свою любовь.
Мелькор оказался на берегу тихой светлой речки и некоторое время стоял, тяжело дыша и тупо оглядываясь, не понимая, как он сюда попал. Потом опустился на колени над водой и плеснул себе в лицо. Он жалел, что не убил Феанора там, в мастерской. Ему грозил бы второй срок, но на это ему было наплевать. Потом он подумал, что Манвэ, наверное, слышал все, что он сказал, и злая радость сжала его сердце. Если он не мог разделить с Манвэ счастье, то пусть младший брат разделит его мучения.
Он сел на берегу и подтянул колени к подбородку. Здесь он мог не прятаться и не скрывать своего истинного лица. Злобная радость от мысли, что Манвэ мог слышать все его обвинения, покинула его, как по волшебству. Он представил себе его, кроткую улыбку, застенчивое сияние голубых глаз под длинными ресницами, черными, как сажа, вспомнил тот робкий и отчаянный жест, которым Манвэ пытался его остановить, и какое-то время любовался этим воспоминанием, словно драгоценным камнем, держал его, как птицу в ладонях, забыв о ненависти, мести и своих планах, просто позволяя себе погрузиться в сладостную дымку нежности к этому удивительному и прекрасному существу, которое он так любил и которое сейчас, в редкую минуту честности с самим собой, считал идеальным. Теперь он готов был молиться Отцу о том, чтобы он избавил его брата от того, что наговорил Мелькор. Его отчаяние было тем более глубоким, что он понимал, что если Манвэ выбрал не его, то у него были на это причины и они заключаются в нем самом. Его нельзя было любить. Мелькор не был слишком строг к своим недостаткам, а некоторые он и вовсе считал за достоинства, но если такое доброе и кроткое существо, как Манвэ, не любило его, значит, он и вправду был хуже, чем предполагал. Эта мысль вызывала в нем ощущение глухой беспросветности, словно все его будущее, все планы, которые он строил, ничего не стоили и не значили без любви его младшего брата.
Он сидел так на песчаном подмытом берегу, глядя на светлые струи реки, и тень, в которую он был погружен, была глубже, чем та, в которую он окутал Средиземье.
На его плечо легла рука. Мелькор обернулся, ярость вспыхнула в нем снова. Он готов был раздавить наглеца, который осмелился нарушить его уединение. Но она тут же потухла, когда он увидел перед собой Манвэ. Он вскочил, как ошпаренный, поскольку даже не представлял, что после всего этого он отправится за ним.
— Чего тебе? — спросил Мелькор грубо.
— Мелько, — когда он произносил это имя, горло Манвэ сжалось от боли. Он и не знал, насколько брат презирает его. Больше всего сейчас Манвэ хотел оказаться один и поплакать. Но он не мог себе этого позволить. — Мелько, что случилось?
— Ничего. Твое какое дело?

У Манвэ задрожали губы. Он с трудом заставил себя заговорить.
— Мелько. Я… я все слышал.
У Мелькора отвисла челюсть. Даже он почувствовал стыд и сострадание к кроткому Манвэ, но не произнес ни слова.
Манвэ опустил голову, словно это он, а не Мелькор был виновен.
Ему все же удалось взять себя в руки и он, помолчав немного, заговорил:
— Я не понимаю, почему ты все это сказал. Разве я давал к этому повод? Ну да, Феанор мой любовник, но тебе-то что за дело?
В тоне Короля слышался упрек. У Мелькора снова начали сжиматься кулаки, а при упоминании имени Феанора он заскрипел зубами.
— Почему? — резко оборвав Манвэ, спросил он. — Я тебя люблю, разве ты не чувствуешь этого?
Манвэ с испугом вскинул голову и отступил на шаг. Мелькор рванулся к нему и схватил за плечо. Он потерял голову. Испуганный и растерянный Манвэ будил в нем жестокое вожделение.
— Ты понял теперь? — прошипел Мелькор. Он рывком, разрывая голубое одеяние, прижал к себе Манвэ. Их тела соприкоснулись. Мелькор почувствовал тепло Манвэ, но прежде, чем волна страсти затопила его сознание, он услышал гневный голос Манвэ:
— Нет!
Король с неожиданной силой высвободился из рук Мелькора и отступил на шаг.
— Мелькор! — предупреждающе выставив руки перед собой, заговорил Манвэ. — Не надо.
Он развернулся и быстро пошел прочь.
Манвэ собирал все силы, чтоб не разрыдаться. Манвэ не пережил бы, если бы Мелькор увидел его слезы. Он украдкой вытирал их ладонями. Он уже сам не знал, любит или ненавидит Мелькора. Он любил его, но не того страшного и жестокого демона, который так безжалостно обидел его. Манвэ был слишком чуток и хрупок, чтобы любить насилие. Он решил, что больше никогда не заговорит с Мелькором, и тоскливо думал, как часто им придется встречаться. Ему казалось, что у него в груди образовалась пустота. Как будто слова Мелькора были кинжалом, который нанес ему бескровную, незаживающую рану.
Манвэ ускорил шаги, заплакал в голос, заглушил рыдания, прижав к лицу руку тыльной стороной, а другую изо всех сил вжимая в грудь. Он дошел до рощицы и, забравшись подальше, упал на траву. Ему отчаянно хотелось, чтобы кто-то утешил его, но сделать это мог только Отец, а обращаться к нему Манвэ не мог. Он вжимал лицо в землю, не замечая, как мелкие сухие веточки и трава царапают его кожу. Рука его судорожно сжалась, вырвав с корнем пучок травы. Манвэ рыдал и чувствовал себя самым жалким и безнадежным существом в Арде.
Он даже не почувствовал сперва, что ему на плечи ложатся руки и кто-то целует его в затылок. Он сжался в комок, от того, кто наклонился над ним, почему-то пахло дымом и какими-то благовониями, его руки были очень осторожными и ласковыми, он гладил Манвэ плечи, а потом совершенно неузнаваемый хриплый голос попросил его:
— Повернись ко мне, пожалуйста.
Сердце у Манвэ заколотилось, как у кролика, попавшего в силок. Он обернулся и увидел Мелькора. Лицо Черного Валы было растерянным и неузнаваемым, глаза потемнели, словно от сдерживаемых слез.
— Пожалуйста, Манвэ, прости меня, — сказал Мелькор. Манвэ, остолбенев, смотрел на него, не в силах выговорить ни звука. — Ну малыш, ну что ты, извини, я наговорил про тебя всей этой дряни, потому что я очень ревновал. Я знаю, что ты меня не любишь, что ты любишь Феанора, ну ладно, я хочу, чтобы у тебя все было хорошо… — Мелькор был совершенно искренен. Он действительно любил Манвэ, и теперь, когда он видел, какую боль ему причинил, ему хотелось загладить это любой ценой. Он заставил Манвэ сесть и обнял его, уткнувшись лицом Манвэ в висок. Что бы там ни было, он испытывал острое наслаждение от того, что брат был в его объятиях, что он вдыхал нежный фиалковый аромат его кожи, чувствовал под губами шелковистые пряди волос.
— Ну прости меня, — еще раз попросил он, прижимаясь губами почти к самому уху Манвэ. — Я действительно свинья и скотина. Я исправлюсь. Хочешь, я извинюсь перед этим придурком? И провожу тебя к нему? Хочешь?
Это вывело Манвэ из ступора. Ему внезапно стало смешно слышать это от Мелькора, который сколько ни говорил подобные вещи, все равно всегда врал, и Манвэ это отлично знал. Теперь, похоже, он говорил правду.
— Чего ты смеешься? — спросил Мелькор растеряно, он рад был, что Манвэ больше не плачет, но не ожидал такой реакции. Манвэ повернулся к нему лицом. Глаза его припухли от слез, щеки были мокрыми, и он улыбался.
— Какой ты глупый, Мелько, — нежно сказал он и провел по щеке брата рукой. — Просто ужас какой-то. Я так люблю тебя. Больше всего на свете. Я и с Феанором… Просто потому, что он напоминал мне тебя.
Мелькор растеряно смотрел на него и ничего не понимал. Пальцы Манвэ ласкали его щеку, подбородок, перебирали пряди волос, касались мочки уха, и он все смотрел и смотрел ему в глаза, и от этого Мелькору делалось так хорошо, что он забывал про все на свете и готов был сидеть так и смотреть в ему в лицо сколько угодно.
— Поцелуй меня, Мелько, — попросил Манвэ. — Я так долго об этом мечтал.
Мелькор тихо рассмеялся. В нем и следа не осталось от злобы, которая терзала Черного Валу совсем недавно. Он даже вообразить не мог, что испытывал все эти чувства.
Он бережно приподнял подбородок Манвэ и нежно прикоснулся губами к его еще влажным от слез губам.
Манвэ едва слышно вздохнул. Он закрыл глаза, чтобы вобрать в себя без остатка счастье быть с Мелькором, наслаждаться его ласковым теплом, подставлять губы его поцелуям. Он почему-то был уверен, что это больше никогда не повторится.
Мелькор целовал его нежно и неторопливо. Он смотрел в лицо Манвэ, расплывающееся перед его глазами, и не мог понять, как жил без этого раньше.
В порыве счастья он взял Манвэ за плечи и бережно прижал к себе. Черные, как вороново крыло, волосы Короля упали ему на грудь. Манвэ вдруг порывистым, детским движением обвил брата руками за шею. Мелькор ощущал, как бьется его сердце.
Он устроился поудобнее, усадил Манвэ к себе на колени. Они оторвались друг от друга нескоро. Манвэ открыл глаза и рассмеялся. У Мелькора был вид, как у малолетнего хулигана, которого простили и даже дали конфетку. Он выглядел счастливым и немного растерянным.
— Ты правда любишь меня? — спросил он.
Манвэ с улыбкой кивнул.
— И я тебя тоже, — с глупой улыбкой отозвался Мелькор.
Манвэ положил руку на запястье Мелькора и взглянул ему в лицо с обольстительной и нежной улыбкой. У Мела зачесалось все тело. Ему вдруг стало жарко в его черном одеянии, но он не мог поверить собственным глазам, а спросить у Манвэ было бы уж совсем глупым.
Манвэ двумя пальцами провел вверх по руке Мелькора, задирая рукав, и снова горячо и нежно взглянул ему в лицо. Мелькор сглотнул. Внутренний голос твердо сказал ему:
— Если ты сейчас не сделаешь этого, то будешь дураком.
— Манвэ… — подал он голос.
Манвэ вскинул голову:
— Что?
Мел обнял его за талию и притянул к себе. Манвэ чуть-чуть поерзал у него на коленях, давая своему непонятливому возлюбленному еще один знак.
— Котенок, — нежно сказал Мелькор, — что, если мы с тобой займемся кое-чем?
Манвэ засмеялся, запрокинув голову, и, освободившись из объятий Мелькора, скинул с себя одежду. Могучий почувствовал, как у него пересохло во рту. Сердце колотилось как безумное, член поднялся моментально, он не мог оторвать взгляда от нежных линий этого тела, от белоснежной, как лепесток лилии, кожи, на которой не было ни единого волоска. Мелькор одним движением сдернул с себя свою черную хламиду и расстелил ее на траве.
— Ложись, — пробормотал он. — Какой же ты…
— Какой? — спросил Манвэ лукаво. Он легким движением растянулся на угольно-черном шелке, который только подчеркивал совершенство линий его тела.
— Красивый… — сорванным голосом проговорил Мелькор.
Он встал на колени рядом с ним и принялся целовать. Когда он мечтал о Манвэ, он думал, что, если бы это когда-нибудь произошло, он бы взял его грубо и жестоко, чтобы младший брат знал, кто тут хозяин, но теперь он даже не представлял себе, как можно такое сделать. Его губы ласкали Манвэ так нежно, словно Мелькор задерживал дыхание, чтобы ничем не обеспокоить возлюбленного. Руки Манвэ перебирали пряди его длинных светлых волос.
— Мелько, — шептал он, — Мелько… — и от этого крыша у Могучего съезжала так основательно, что ему казалось, еще секунда, и он задохнется от переполнявших его чувств. Ему казалось, что ему оказали милость, самую великую милость на свете, и он был благодарен за нее всем сердцем.
Манвэ приподнялся и снова оказался у него на коленях, лицом к нему. Мелькору показалось, что его кожа пылает. Глаза потемнели, он тяжело дышал, губы алели, словно искусанные.
— Мел, — прошептал он хрипло, запуская пальцы в тяжелые пряди. — Мел, я хочу видеть твое лицо.
Мелькор притянул его к себе так близко, как мог, и Манвэ скрестил ноги на его спине. Вошел он в него совсем легко, как нож в масло, и Мелькор вскрикнул от острого удовольствия. Ему не надо было никакого разнообразия и изощренных фантазий. Слияние было таким полным и таким естественным, словно он жил всю жизнь только для этого. Манвэ целовал его в губы, в щеки, в подбородок, Мелькор отвечал ему, прижимался губами к выемке на шее, там где она плавно переходила в плечо, к мочке уха, к виску и в это время их тела двигались, переплетаясь, проникая друг в друга, сливаясь, словно были из расплавленного воска. Манвэ обвивал ногами его талию и сжимал ягодицами член, так что Мелькор непрерывно стонал. Его ладони скользили по телу брата, стараясь коснуться самых нежных мест, лаская, впитывая в себя эти ощущения, Манвэ уже задыхался.
— Мелько, пожалуйста, — лепетал он, — сильнее. Войди в меня глубже. Еще.
Мелькор одним движением, не выходя из него, опрокинул Манвэ на спину. И войдя так глубоко, как мог, почувствовал, как тает под ним от наслаждения его любовник. Манвэ ерзал, как безумный, стараясь еще сильнее потереться о член брата, через минуту Мелькор почувствовал, что из члена, который прижимался к его животу, течет горячая влага. Его собственная плоть уже разрывалась от напряжения, и он с облегченным стоном кончил в Манвэ. Голова у него кружилось, все тело продолжало гореть.
— Моя любовь, — шептал он, — любимый мой, мой мальчик.
Манвэ лежал, отвернув голову, его пальцы крепко сжимали ладонь Мелькора. Он был бледен, и Могучий с испугом увидел, что по его щеке катится слеза.
— Тебе больно? — спросил он с ужасом. — Что с тобой? Я обидел тебя?
— Нет, Мелько, нет… — сказал Манвэ, качая головой. — Это я от счастья. Я думал, что никогда этого не будет.
Мелькор засмеялся. Он нежно коснулся щеки Манвэ, вобрав губами его слезинку.
Манвэ осторожно приложил ладонь к щеке Мелькора. Тот извернулся, чтобы поцеловать ее, но Манвэ со смехом отдернул руку. Владыка Арды забыл, кто он и где он. Все было так прекрасно вокруг, словно мир был создан специально для этих минут и по окончании сладкого уединения двух влюбленных мог легко и беспечально распасться на сверкающие крупинки и рассеяться в пустоте.
Мелькор со вздохом зарылся в волосы Манвэ.
— Я тебя люблю, котенок, — глухо прошептал он.
— Я тоже тебя люблю. Очень, — ответил Манвэ, обнимая его и стискивая руки изо всех сил.
Мелькор огляделся вокруг с таким выражением лица, словно только что рассмотрел окружающее: полянку и деревья вокруг.
— Мелько, — нежно сказал Манвэ. — Я хочу, чтобы ты теперь жил со мной. Я не хочу, чтоб ты жил с Ауле.
— Конечно, как скажешь, — с широкой улыбкой ответил Черный Вала.
Он успел забыть о существовании какого-то там Ауле, но упоминание о нем пробудило в Мелькоре иные воспоминания.
— Феанор… — сказал он, чуть отстраняясь, чтобы посмотреть в глаза Манвэ.
Владыка Арды покраснел.
— Я… Мелько, конечно, я больше никогда. Я сейчас пойду и скажу ему. Ты знаешь, он ведь меня не любит. Ему со мной хорошо, но если я скажу, что не хочу больше, он не станет меня удерживать.
— Прямо сейчас! — требовательно произнес Мелькор.
Манвэ рассмеялся, тряхнув волосами, и потянулся за одеянием. Мелькор предупредительно подал ему одежду.
— Я буду тебя ждать здесь, — сказал он, на прощание целуя возлюбленного.
Владыка Арды еле высвободился из его объятий, тихонько вздыхая и прогоняя от себя соблазн остаться и уже никогда больше не покидать Мелькора.
Он исчез, напоследок в воздушном поцелуе приложив пальцы к губам.
Наедине сам с собой, Мелькор обошел полянку по кругу раза два, с интересом присматриваясь к деревьям и траве. Его вдруг поразило совершенство сотворенного мира. В умиленных чувствах он прощал братьям и сестрам, что все это было сотворено без него. Он и дальше бродил бы тут без цели и смысла, приглядываясь к цветочкам и веточкам, если бы вдруг его не остановила внезапная мысль.
Мелькор подумал, что он готов примириться с Валар и даже жить с ними как один из них. Его больше не терзала гордыня и ощущение собственной отверженности, которое заставляла его искать утешения и замыкаться в сознании собственного величия. Это было по крайней мере странно, но почему-то совершенно не раздражало Крылатого, хотя и означало, что он пошел на попятный.
Он несколько раз прочувствованно вздохнул, кинул мимолетом взгляд на свое глухое черное одеяние, и оно сначала оделось в великолепную пестроту сплошного золотого узора, а потом побелело.
Мелькор расхохотался. Он поиграл еще немного, из прихоти меняя цвет и фасон одежды, потом это наскучило ему. Он скинул одеяние и в чем мать родила присел на траву. Ощущение собственной наготы вызвало в его памяти образ любовника, в обольстительной позе свернувшегося перед ним, без слов, с нежной и страстной покорностью предлагавшего себя.
Мел втянул воздух через нос и с раздражением подумал, что Манвэ задерживается. Потом он вспомнил, что решил быть добрым, и снова погрузился в кроткую созерцательность.
Он пребывал в таком оцепенении до тех пор, пока Манвэ, возникнув из воздуха, не бросился ему на шею. Мел от неожиданности потерял равновесие, и они покатились по траве.
Манвэ оказался сверху и, сочно поцеловав Мелькора в губы, спросил:
— Ты соскучился?
— Ужасно, — плотоядно усмехнувшись, заявил Мелькор.
— Я вижу, — кокетливо бросил Манвэ.
Мел стиснул его так, что хрупкий Король Арды вскрикнул.
— Снимай скорей этот дурацкий балахон, — прямо ему в лицо сказал Мелькор. — Я тебя хочу.
Манвэ чуть приподнял бровь и оказался в руках возлюбленного обнаженным.

Глава 9

Келегорм никогда еще не видел Маэдроса таким нервным. Рыжий нолдо ходил по спальне, машинально ломая тонкие пальцы и изредка встряхивая головой, словно лошадь, отгоняющая докучного овода. Келегорм сидел на постели, закутавшись в простыню, и смотрел на брата. Он ждал его, уже раздевшись, но Маэдрос не лег с ним. Он с порога сообщил мертвым голосом: «Завтра приезжает Галадриэль» и принялся метаться по комнате, не отвечая на вопросы брата.
Наконец Келегорму удалось усадить его на постель и налить ему горячего вина. Маэдрос отхлебнул и стал жадно пить. Осушил чашу и поставил на столик. Келегорм обнял его за шею и заглянул в глаза. Когда Маэдрос увидел обеспокоенные синие, в тяжелой бахроме ресниц, глаза брата, ему стало полегче. Он легонько поцеловал Келегорма в губы и сказал:
— Не волнуйся.
— Что с тобой? — спросил Келегорм. — Что случилось? Ну приезжает она, дальше что?
— Ты не понимаешь, — тяжело вздохнул рыжий. — что-то происходит. Отец разошелся с Манвэ. Поссорился с Мелькором, не захотел мириться с Финголфином. Теперь он сам зовет к себе Галадриэль, а ведь ты ее знаешь..
Келегорм скривил рот в понимающей ухмылке. Он ее знал. Дочь Финарфина дала бы сто очков форы любому зрелому эльфу мужского пола. Она не меньше своих кузенов мечтала вырваться из Валинора, в котором чувствовала себя, как в клетке. Когда она в мужском охотничьем костюме верхом на бешеном скакуне проносилась по улицам Валимара, не один Келегорм втайне сочувствовал тому, кто возьмет в жены эту бесноватую леди. К тому же Галадриэль обладала острым неженским умом, склонным к разного рода интригам. И теперь Феанор звал на совет ее, а не своих добродушных и законопослушных братьев. Да, было чего беспокоится.
Келегорм заставил Маэдроса лечь и принялся гладить его лоб и виски.
— Ничего, — сказал он беспомощно. — Может, все образуется.
Но ничего не образовалось. Во всяком случае так, как им хотелось.
На следующее утро Маэдрос чувствовал себя песчинкой, попавшей в вихрь, когда подавал руку Галадриэли, спрыгнувшей с седла и улыбнувшейся ему. Галадриэль была в синей амазонке, по которой рассыпался дождь ее вьющихся золотых волос, таких же, как у отца. Она никогда не делала прическу, а просто распускала их по плечам, что только подчеркивало ее дерзкую красоту.
— Какой ты стал красавец, — мимоходом заметила она Маэдросу. — Почему ты не бываешь в Тирионе?
— Времени нет, — коротко ответил Маэдрос. — Пошли к отцу.
Он спешил сдать Галадриэль с рук на руки, и она, конечно, почувствовала это.
Женщина неторопливо забрала руку из рук Маэдроса и осмотрела остальных сыновей Феанора, вышедших встретить знатную гостью. На эльфов рангом пониже Галадриэль даже не взглянула, видно, пресытившись этим зрелищем в Валимаре.
Амрод под ее взглядом покраснел и попытался спрятаться за Куруфина. Тот, смущенный не меньше брата, отвесил короткий поклон.
Галадриэль усмехнулась и отвела свои большие красивые глаза.
— Ладно, пошли к отцу, — сказала она. — Как у вас здесь неприветливо мальчики.
«А ты чего ждала? — про себя спросил Маэдрос. — Ковер из роз мы что-то не раздобыли. Зато у нас полный зверинец: Манвэ, Мелькор, орлы Манвэ житья не дают».
Тем временем они шли к кабинету отца. Феанор, вопреки обыкновению, лично встретил гостью в дверях.
— Оставь нас, — велел он Маэдросу, и тот, не скрывая облегчения, бегом припустился во двор к братьям.
— Чего она приперлась? — мрачно спросил Карантир, не любивший кузину.
— Отец пригласил, — коротко ответил Маэдрос. — Вам не кажется, что нам пора наконец поговорить? — спросил он, обводя взглядом притихших братьев.
Мелькор неохотно пришел к Феанору. Через пажа он получил от него записку с просьбой зайти. Приглашение было Мелькору ни к чему. Он уже не чаял, как выбраться из Форменос, где его с некоторых пор тяготили даже стены. Могучему, не терпящему над собой никакого надзора, казалось, что здесь слишком много глаз наблюдают за ним и Манвэ. Он решил воспользоваться приглашением Феанора для того, чтоб заявить ему о своем намерении оставить цитадель. И пусть горделивый сын Финве не удивляется, если вслед за ним уйдет и Манвэ.
Мелькор вошел в покои Феанора через дверь. Он был так раздражен, что, погруженный в свои мысли, не заметил, как прошагал через весь Форменос.
Феанор удивленно воззрился на Мелькора, когда тот толкнул дверь и предстал перед старшим сыном Финве. Но его лицо лишь один миг оставалось растерянным, Феанор тут же взял себя в руки, и по этому признаку Мелькор безошибочно определил, что Огненный Дух позвал его с некоей тайной целью.
— Ты звал, и я пришел! — заявил Мелькор, падая в кресло, предварительно подманив его к себе движением пальца.
Феанор безо всякого выражения наблюдал за этим фокусом.
— Я бы никогда не осмелился нарушить твой покой, Могучий, — сдержанно произнес он, но его слова заставили Мелькора насторожиться. Феанор не показывал этого ни взглядом, ни жестом, но он смел издеваться над ним.
Вала пристально смотрел в глаза сыну Финве. Феанор выдерживал его взгляд минуту, потом быстро, как будто этого требовали правила игры, прикрыл глаза ресницами. Мелькор усмехнулся уголками губ.
— Что ты молчишь? — поинтересовался он.
Могучий мог считать, что выиграл первый раунд.
Феанор вскинул взгляд. Мелькору удалось продержать его на коленях не дольше, чем сыну Финве — бестрепетно смотреть ему в глаза.
— У меня к тебе есть дело, Могучий, — твердо произнес Феанор.
Мелькор чуть склонил голову к левому плечу.
— Не кажется ли тебе, что мы слишком засиделись в Благословенном краю? — осведомился Феанор.
Мелькор подумал: «Сколько раз ты произносил эту фразу, когда обдумывал наш разговор?»
— Тебе здесь не по душе? — спокойно спросил он. — У тебя ласковый отец, красивые сыновья. В Форменос ты хозяин. Сам Владыка Ветров сидит лишь по правую руку от тебя.
Слова Мелькора попали точно в цель. Вала с удовлетворением смотрел, как Феанор пошатнулся от гнева и досады.
— Хозяин? — зло вскрикнул он. — Я здесь не хозяин! Мелько, неужели ты не понимаешь меня? — голос эльфа горестно дрогнул, Вале показалось, что в глазах Феанора вот-вот блеснут слезы.
Теперь настала его очередь изумиться. Немногими словами он довел сына Финве почти до отчаяния. У того сжались и подрагивали руки, кривились губы.
— Я хочу бежать отсюда, Мелькор, — проговорил Феанор, усилием воли овладев собой. — Мне надоел Валинор, мне тошно от здешних прелестей. Что за дурацкая мысль — поставить землю посреди океана, чтобы жить так, как никто больше не живет: плясать и петь, и делать вид, будто мы знать не знаем, зачем посланы Творцом в этот мир.
— Ты как будто знаешь? — пренебрежительно заметил Мелькор. — Посмотри на меня. Я первый из первых, я все познал и все постиг, я ничтожный червь в трещинке камня, и я же пламя в чреве земли, и что же? Я произношу бессмысленные речи, чтобы оклеветать тех, кто пытался кое-как создать вокруг меня благополучие? Я, как видишь, сижу в Валиноре, пою и танцую, и благодарен…
Мелькор покачал ногой, чтобы наглядней продемонстрировать Феанору, как он сидит в Валиноре и не собирается двигаться с места.
— Мелько, ты смеешься надо мной, — с тоской произнес Феанор.
Мелькор уже ожесточился, иначе он понял бы, что пытка, которой он подверг своего прежнего возлюбленного, чрезмерна. Феанор не зря был прозван Огненным Духом. До пламени в чреве земли ему было далеко, но при желании он мог бы подпалить средних размеров континент.
— Ничуть не бывало, — пожал плечами неумолимый Мелькор.
Феанор вдруг упал на колени к его ногам. Он схватил Мелькора за руку и, поднеся ее к самым губам, зашептал, обжигая кожу Могучего горячечным дыханием:
— Прошу тебя, умоляю, Мелько, помоги мне. Вспомни, мы же так любили друг друга. Помоги мне всего один раз, ты же не хочешь мучить меня? Я любил тебя и все еще люблю. Я дал кров тебе и Манвэ…
При этих словах Мелькор отпрянул. На лице у него отразилось замешательство. Он не предполагал, что их отношения с Манвэ могут быть кому-то известны. Феанор удержал его руку.
— Я хочу вырваться отсюда, — твердо сказал он. — Помоги мне.
— Как я тебе помогу!? — вскричал Мелькор, снова пытаясь подняться, но Феанор силой удерживал его.
— У меня есть Сильмариллы, — сказал эльф. — Раньше они тебе нравились. Ты на них был помешан. Я дам тебе их. Но ты должен взять их сам.
Мелькор нахмурился:
— Я тебя не понимаю.
— Ты возьмешь Сильмариллы себе и унесешь их из Валинора. Не все ли равно, подумай? Ты же не сможешь долго жить здесь в этом Раю Бездельников? Твое имя черно, как твое платье, какое тебе дело до еще одного преступления? Ты заберешь Сильмариллы, а все будут думать, что ты похитил их. Я отправлюсь следом за тобой. Никто не осмелится встать на моем пути. В Сильмариллах заключена судьба Арды, кто же из Валар потерпит, чтоб они находились в твоих руках? Я знаю, как делать такие дела, Могучий, клятвы, знамена, Тирион в одну ночь заблестит мечами вместо алмазов. Мы уйдем на восток раньше, чем Ниенна успеет обронить слезинку о нашей судьбе.
Феанор перевел дыхание. Мелькор осторожно вынул руку из его руки.
— Я ничего этого не буду делать, — сказал он. У него пропала всякая охота дразнить Феанора. Великий Вала был почти испуган. У Феанора глаза блестели, как у безумца. Мелькор боялся заразиться его безумием. Он уже ощущал в крови горячку и смятение. Феанор допьяна напоил надеждами его тщеславное сердце. Но Мелькор, хоть и был смущен, твердости не утратил. Любовь охраняла его. Пойти на поводу у Феанора означало расстаться с Манвэ, а этого Могучий боялся больше всего на свете.
— Почему?! — вскричал Феанор.
— Я не хочу уходить из Валинора, — сказал Мелькор, поднимаясь на ноги и делая шаг к дверям.
Феанор заступил ему дорогу.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — с кривой улыбкой заявил он. — Ты не хочешь расставаться с Манвэ.
— Хотя бы и так… Дай мне пройти…
Феанор и не подумал убраться с дороги.
— Если ты не исполнишь того, что я прошу у тебя, я расскажу всем о связи между тобой и твоим младшим братом. Посмотрим, надолго ли ты задержишься в Валиноре, если Варда узнает, что ты таскаешься за ее мужем!
На лице Феанора застыла злая улыбка. Мелькор в изумлении смотрел на эльфа. Он всеми порами тела ощущал его отчаяние и ярость.
— Феанор, — недоуменно произнес Мелькор, — зачем тебе это? Если ты хочешь уйти из Валинора, скажи об этом Валар, неужели они станут удерживать тебя силой?
Эльф громко и презрительно расхохотался. Мелькор понял, что сказал глупость. Он почувствовал, что на его лбу выступила испарина. Феанор загнал его в ловушку. Он не мог допустить, чтобы Варда узнала о его отношениях с Манвэ. Валар нашли бы тысячи способов разлучить их с братом и, что для Мелькора было страшней всего, всеобщего презрения и гнева не выдержал бы кроткий Повелитель Ветров. Мелькор стиснул кулаки.
— Ну, — сквозь зубы проговорил он, делая шаг к Феанору.
Мелькор убил бы его. Еще миг, и он стеной пламени ринулся бы на врага, но Феанор, зная своего бывшего возлюбленного очень хорошо, успел предупредить его.
— Подумай, — начал он. — Мой план и тебе сулит выгоды. Ты вернешься в свою старую Цитадель в Белерианде или, если захочешь, выстроишь себе новую. Манвэ будет навещать тебя, а там, один легкий маневр, и он станет твоим заложником, и тогда тебе уже не придется укладываться спать так, чтобы и его не прикрыть своим одеялом.
Мелькор остановился. Слова Феанора стоили того, чтобы поразмыслить над ними.
— Я завтра скажу тебе о своем решении, — подумав, сказал Мелькор.
Феанор покачал головой:
— Сегодня. Сейчас.
Прошло полминуты. Мелькор медленно кивнул головой.
Заключение
Дальнейшая история всем известна. Финве вернулся к сыну в Форменос и был убит. Мелькор выстроил новую цитадель, Феанор погиб в бою, его сыновья, покорные воле отца, прокляты и обречены вечно жить его жизнью, а не своей собственной.
Мы рассказали свою историю, как умели. Кому-то покажется, что мы пытаемся принизить величие их подвига и силу их духа, но, Господь наш свидетель, никто из авторов не испытывает ничего, кроме глубочайшего уважения, к тем, кто страдал, любил и пытался жить так, как диктует жизнь, а не ледяная гармония Валинора, а жизнь, она, как известно, не каждому дается…

Посвящается памяти Феанора и его сыновей.

Hosted by uCoz